История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века - Анита Шапира

Вторым заметным литературным движением стало ханаанейство. Оно было не только литературным, но социальным и политическим явлением – смелой попыткой создать местную идентичность ex nihilo, отделенную от еврейского народа и еврейской истории в диаспоре, но связанную с древними народами Плодородного Полумесяца. Основателем группы, пренебрежительно прозванной поэтом Авраамом Шлёнским «ханаанеями», был уроженец Польши Йонатан Ратош. Ратош был крайне правым, близким к кругам Etzel и Lehi. Одаренный поэт, он привлекал учеников как слева, так и справа, объединявшихся вокруг магической концепции израильской идентичности как ветви древней семитской идентичности, уходящей корнями глубоко в Ближний Восток. Ратош представлял евреев как древних владык народов региона, а иврит как доминирующий язык, который снова соберет их под свое крыло. Его концепция заключалась в утверждении господства над арабами, считая само собой разумеющимся, что им придется принять еврейское правление либо свободно, либо посредством принуждения.

Ратош выразил тоску по местной идентичности, которая освободила бы молодых людей от комплексов, связанных с еврейской историей. История евреев воспринималась молодыми людьми, рожденными и выросшими в стране в 1940-х годах, как лишенная обаяния и волнующих событий, унизительная, утомительная и не связанная с зарождающимся израильским опытом. Этому настроению соответствует знаменитый рассказ Хаима Хазаза The Sermon («Проповедь»), опубликованный в 1943 году, в котором главный герой Юдке предлагает оторваться от еврейской истории. В местной идентичности молодежи Ратош видел ядро новой нации, которое разорвало бы связь с ее праотцем, иудаизмом. У нации была бы нерелигиозная идентичность, связанная с территорией и языком, и она соответствовала бы генеалогии мифологического прошлого. Ханаанейская концепция родилась на фоне археологических находок 1930-х годов в Ираке и Сирии, обнаруживавших захватывающий мир власти, искусства, литературы и иных форм культуры, которые, казалось, были связаны с еврейской древностью. Однако то была связь не с древнееврейским единобожием или Галахой, а с языческой, агрессивной культурой, преисполненной первобытной страстью и красотой.

С первых дней ишува в Палестине возникло противостояние между зарождающейся местной идентичностью и волнами иммиграции, разрушавшими ее. Уже во время Второй алии группы молодых людей в мошавах считали себя хозяевами земли в силу того, что они были «туземцами». Во время Второй мировой войны данная идентичность усилилась прекращением иммиграции и особенно появлением обширной когорты молодых людей, выросших в стране. Это чувство идентичности было основой поддержки, которую Ратош получил от молодой интеллигенции, бросившей вызов сионистскому этосу. Сионизм, зародившийся в диаспоре, был разработан, чтобы разрешить экзистенциальные опасности, с которыми столкнулся еврейский народ в эпоху национализма. Покончить с изгнанием означало покончить с положением еврейского меньшинства среди воинственных народов большинства. Вместо прозябания, оторванного от земли, нужно было самим создавать средства для существования. Таким образом, евреи перестанут быть зависимыми от других народов. Ратош стремился полностью изменить еврейскую действительность. То был подход Бердичевского и Бреннера, великих «отрицателей рассеяния» на рубеже веков. Это был также подход Бен-Гуриона, который всегда говорил, что «отвергает» рассеяние. В то же время сионистское движение все еще рассматривало себя как звено в цепи поколений еврейского народа.

С другой стороны, ханаанейцы не были привязаны к еврейскому народу вообще. Скорее они считали себя зачатками нового народа, появившегося на Земле Израиля. Подобно тому как Соединенные Штаты выросли как нация иммигрантов, отделенных от обществ, из которых произошли, и основавших новое государство, так и израильтяне станут новой нацией, отделенной от своих родителей. Ханаанейцы были группами интеллектуалов, гораздо более заметными в местной культуре, чем предполагало их небольшое количество. Их окружали немногочисленные сторонники. Писатели и поэты Бенджамин Таммуз, Моше Дор, Арье Сиван, Амос Кейнан и Аарон Амир, лидеры среди «местных уроженцев», отождествляли себя с идеологией Ратоша. Долгое время она привлекала Хаима Гури, хотя он так и не стал ее приверженцем. Несмотря на это, он утверждал, что в сердце каждого человека, родившегося в стране и получившего образование в светских школах рабочего направления, проросли семена ханаанейства.

В начале 1950-х годов был основан журнал движения – Alef. Это были годы, когда ханаанейская литература процвела как контрапункт «поколению Palmach». Эта сугубо местная литература сосредоточилась на описании пейзажей и жизненного опыта писателей. В ней не было ни идеологии, ни особого мировоззрения, ни сионистов-социалистов, конфликтов, двигавших писателями поколения Palmach, ни социалистического реализма. Вместо этого она демонстрировала готовность принять различные поэтические, даже фантастические литературные стили и направления.

Хотя то был как будто бы звездный час ханаанейцев, на самом деле основы учения Ратоша уже разрушались. Первые ростки местной идентичности были сметены волнами массовой иммиграции, достигшей Израиля в начале 1950-х годов. Вновь прибывшие иммигранты были чужды местному менталитету. Многие, особенно мизрахи, были связаны с традициями и религией, противоречившими пылкому секуляризму ханаанейцев. Связи иммигрантов с еврейским народом были центральным элементом их идентичности, и их иммиграция была физическим выражением данных связей. В стране иммигрантов не было места высокомерному нативизму ханаанейцев и их сторонников, тем более что теперь они составляли в этой стране ничтожное меньшинство. Неудивительно, что «туземцы» враждебно относились к новым иммигрантам, изменившим физический и человеческий облик страны; они ощутили, что потеряли «свою» страну. С. Изхар, величайший из поколения писателей 1948 года, воздвиг свои произведения памятником самобытности Эрец-Исраэль, изображая молодых людей, сражавшихся в Войне за независимость, и описывая пейзаж старой родины: арабские деревни, скрытые в складках холмов, романтика цитрусовых рощ и водоемов – все, что существовало до того, как прекрасная девственная земля была затоплена массами иммигрантов, а ускоренное развитие Израиля положило конец прекрасному прошлому. Романтизм, сформировавший личность Изхара и многих его современников, был чужд новым иммигрантам.

Израильское общество, смысл прошлого и память о холокосте

Новые национальные государства обычно склонны подчеркивать память о прошлом, чтобы оправдать легитимность настоящего. Таким образом, в первые десятилетия израильской государственности история была в центре культурного дискурса. Библия играла ведущую роль как книга, превозносящая связь между народом и его страной и признающая еврейскую древность. Она считалась не только доказательством права евреев на свою страну, но и источником универсальных идей, которые иудаизм подарил миру. Учителя использовали библейские рассказы, чтобы познакомить своих учеников с пейзажами древней родины, с правителями и воинами, а также с пророками, которые боролись за социальную справедливость против бессердечия правителей. Со времен самого раннего сионистского освоения Палестины Библия была культурным и образовательным ресурсом, отраженным в художественной литературе, поэзии, поговорках и библейских стихах, вошедших в разговорный язык и обогативших его. Исторические романы, основанные на библейских рассказах, уже популярные в период ишува, сделали библейское прошлое реальным.

Актуализация библейского прошлого стала еще более