Голоса ночи - Анна Малышева

Лена как будто не слышала, продолжала извиваться, как будто хотела упасть с постели. Но подвывать перестала, и ее начал бить сухой кашель. Саша обреченно встал, подошел к постели и с ненавистью вгляделся в это изможденное, страшное, когда-то любимое лицо. Она напряженно, с маниакальным упорством вглядывалась в него, будто искала что-то.

– Ну, чего тебе? – спросил он. – Пить? Есть?

– Развяжи меня.

– Нет. Проси что-нибудь другое.

– Ты не имеешь права меня так держать.

– Имею право! Ты меня достала! Если хочешь, могу вызвать психушку.

– Вызывай. Вызывай, – твердила она, не сводя с него глаз, изуродованных красными прожилками. – Они меня развяжут.

– Они тебя по головке не погладят, – пообещал он. – Ты буйная.

– Я хочу увидеть Лику.

– А она не захочет тебя видеть, не сомневайся. На тебя противно смотреть. – Саша рванул из-под ее ног скомканную простыню, встряхнул ее, накрыл жену до подбородка. Она больше не билась, и если бы не эти руки, связанные над головой, могло бы показаться, что в этой лежащей фигуре нет ничего особенного. – Лика не придет. И никто больше сюда не придет! Здесь только ты и я! И так будет, пока ты не перестанешь чудить.

– Зачем ты ей врешь? – спросила Лена. – Зачем говоришь, что ты меня отпустишь, когда кончится следствие?

– Не болтай чепухи.

– Оно никогда не кончится. Оно будет идти всегда. Вечно.

– Спи давай.

– Когда кончится следствие, ты будешь в тюрьме. – Лена растянула губы, пересохшие, серо-сизые. Нижняя губа сразу глубоко треснула, показалась кровь. Саша поморщился и отвел глаза. – А меня ты убьешь. Но мне все равно.

Он отвернулся, взял с тумбочки стакан с водой, поднес его к губам жены. Она не потянулась к воде, даже не взглянула на его руку. Жадно ловила его взгляд – испуганный, несчастный, усталый, и злорадно твердила:

– Да, да, да, да! Но мне-то все равно, а ты хочешь жить. Ты хочешь жить, ты дурак. Не надо хотеть. Мне хорошо, понял? Я не хочу пить. Я ничего не хочу. У меня ничего не болит. Все потому, что я не хочу жить. Ты так не умеешь. Ты всего боишься. Тебя посадят в тюрьму, и ты там сгниешь. Лика тоже!

И она захохотала – каркающим, неузнаваемым смехом. Он плеснул ей в лицо водой, и вода тут же смешалась с кровью. Но она как будто не заметила этого и продолжала смеяться, закрыв глаза. И только ее бледный, обложенный язык быстро-быстро облизывал мокрые губы и щеки, как будто тело Лены лучше ее самой знало, что оно хочет пить.

– Ну, что ты беснуешься? – спросил он, нарочито небрежно, чтобы заглушить в себе поднимающийся темный страх – извечный страх нормального человека перед безумным. Ему вдруг показалось, что еще немного и он не выдержит, замахнется на связанную женщину и будет бить, бить по этому лицу, по этому телу, пока та не замолчит, не перестанет шевелиться. – Чего ты хочешь от меня?

– Ничего!

– Ты же всю ночь лежала спокойно. Знаешь, который час? Пять утра.

– Мне страшно, – сказала вдруг она. – Да, да, да, да!

– Не гавкай! – прошипел он. Ее последние слова действительно больше походили на собачий лай. – Почему тебе страшно?

– Я чувствую, – с каким-то странным выражением лица ответила она.

– Что ты чувствуешь?

– Не знаю… – Она растерянно смотрела прямо перед собой. – Не знаю. Но там что-то есть. Там кто-то идет…

Саша невольно проследил направление ее взгляда. Взгляд уперся в несвежие обои на стене. Саша выругался и вернулся в свое кресло, чтобы подремать еще хоть чуть-чуть…

…Торговое помещение ночного магазина было залито мертвенным белым светом. От этого света лица продавцов казались потными и безжизненными. Ночью за прилавками стояли в основном мужчины, им было легче справляться с особыми, ночными посетителями – подвыпившими компаниями, а то и просто хулиганами. Ночной оклад был выше дневного, и ночные цены соответственно, тоже. Но одна женщина работала здесь ночью. Маша выговорила себе это право, поскольку слишком дорожила каждой лишней возможностью приработать немного денег. Да и в окружении мужчин ей ничего не грозило. Парни стали бы за нее горой, если бы какой-нибудь невежливый посетитель захотел к ней пристать. К тому же она всегда была так сдержанна, так холодна, что приставать к ней было так же глупо, как к кассовому аппарату или к колбасе, которой она невозмутимо торговала.

Близился рассвет. Она всегда ненавидела это время. В эти часы женщина казалась себе старой и изношенной, и даже мысль о том, что смена кончается, ее не радовала. Ночь прошла спокойно. Пару раз у входа в магазин останавливались машины, набитые веселыми девицами и жизнерадостными пьяными парнями, но скандалов не было, и никто не пытался схватить ее за руку, когда она клала на весы ветчину, не спрашивал ее имени, не назначал свидание «завтра вечерком, у меня на хате». Она могла быть довольна, но никакого довольства не ощущала.

– Рано теперь рассветает, – заметил парень за соседним прилавком, накачанный низкорослый крепыш, в чьи обязанности входило отпускать посетителям алкоголь. Ему ночью приходилось труднее всего, но на его настроении это никак не отражалось – он всегда был готов поболтать с единственной женщиной в магазине. Маша согласилась, что светает рано, и, действительно, спорить тут было не о чем, улица за витринами быстро голубела и скоро должна была порозоветь. Парень посмотрел на часы и сообщил, что сейчас без пяти минут шесть. Маша и с этим не стала спорить, только подвела свои часики, которые отставали, и снова уставилась на витрину. Она задумалась, и на губах ее появилась едва заметная улыбка. Ей вспомнилось, как Юра провожал ее до дома в тот вечер, когда они встретились у Анжелики. Он заглядывал ей в лицо и тут же выпрямлялся, словно испугавшись собственной смелости. Она расспрашивала его про покойного отца, про мать, он рассказывал ей про свой институт, но все это, в сущности, так мало ее занимало, что теперь она толком не могла вспомнить ничего. О себе она тоже сперва рассказывала мало, но он оказался так настойчив, так внимательно ловил все ее самые незначительные фразы, что в конце концов она вкратце рассказала все. Закончился ее рассказ уже в машине, которую поймал Юра, чтобы отвезти свою даму домой. Остаток пути они проделали молча, глядя в круглый затылок водителя. Юра попытался было накрыть ее руку своей, но она спокойно, без обиды, но и без кокетства, отняла руку и положила ее на колени. Юра выпрямился и стал смотреть в окно. Она попросила его не рассказывать всю эту историю Аде Дмитриевне. Он поклялся, что никому ничего не скажет и что Лика тоже будет молчать. «Она не такая, знаешь, – говорил он. – Нормальная девчонка, просто ей тоже не повезло…» Потом, видимо, сообразил, что говорит бестактные вещи, и замолк. Маша, чтобы его немного подбодрить, ответила, что Лика ей понравилась и что в конце концов им обеим повезло, ведь Игоря больше нет. Больше они эту тему не затрагивали. Он довез ее до самого дома, она вышла, поблагодарила его, сунула водителю деньги (Юра умолял позволить ему расплатиться) и ушла. Иван спал, и она смогла спокойно принять ванну, если спокойствие было тем словом, которое сюда подходило. Потом долго сидела на кухне, просушивая полотенцем волосы (всегда слишком жесткие после мытья), и снова вспоминала ночную реку, и лес, и крики птиц, и огонь, отражающийся в черной воде…