Седой Кавказ - Канта Хамзатович Ибрагимов

Попытки Домбы и Албаста отстоять свои позиции успеха не имели, и Докуевы объясняли свои провалы родством со вторым секретарем обкома КПСС Ясуевым. Дело в том, что за несколько месяцев до антиалкогольной кампании Албаст женился на дочери Ясуева. И хотя ожидалось, что всемогущий тесть, лично курирующий Агропромышленный комплекс республики, сможет отстоять интересы новых сватов, на деле произошло абсолютно противоположное. Жертвой яростной конкурентной борьбы между первым секретарем обкома Брасовым и вторым – Ясуевым сразу же стали именно Докуевы, как наиболее разжиревшие на спаивании граждан страны.

В другое время Докуевы бы бросились на поклон к первому секретарю и все, как и раньше, могли бы утрясти. Однако из-за нынешнего родства они не могли обратиться с «челобитной» в высокие хоромы. Московские покровители Ясуева не позволяли первому секретарю снять с работы не умеренного в аппетитах второго секретаря, и тогда Брасов стал ломать опоры, на которых базировался клан Ясуева.

Видя, что в республике помощи и поддержки ждать не от кого, Докуев Домба засобирался в Москву. За несколько дней до своего отъезда он, как обычно, для задабривания москвичей отправил впереди себя верного нукера – Мараби, нагруженного южными яствами и напитками.

В столице нукеру Домбы приходилось развозить мзду не только в «Росвино», но и Шаранову, а также в главное управление исправления наказания, в одном из лагерей которого отбывал срок Анасби Докуев. В этом списке прибавилась еще одна строка – семья младшей дочери Джансари. Изворотливый зять Майрбеков умудрился поступить в академию МВД СССР, и теперь дочь часто звонила матери и жаловалась, что в столице прилавки магазинов пусты, семья голодает, стипендии мужа хватает лишь на одну ходку на базар, жить в общежитии неудобно, даже телефона нет, а санитарные условия ужасны. И если вначале Домба был рад отъезду зятя в Москву, думал – теперь будет жить самостоятельно, на деле оказалось, что расходы на содержание семьи дочери возросли в три раза. И как ни кричал Домба, как ни противился – все было бесполезно: Алпату и тайком и не таясь ссужала дочь в непозволительно крупном объеме…

В столичном аэропорту Докуева встречал зять. Майрбеков еще более раздобрел, лицо просветлело, даже, как показалось тестю, оспяные ранки зарубцевались, из красных превратились в блеклые. «Наверное, к косметологам ходит», – с отвращением подумал Домба, передавая в услужливые руки милиционера маленький атташе-кейс.

– Багажа много? – умиленно расплылось лицо Майрбекова.

– Какой багаж? – возмутился Докуев.

– Э-э-э… Так Алпату звонила, что ты должен привезти…

– Что привезти?… Разве Мараби на днях не тащил вам коробки?

Пару часов Домба побыл у дочери; плотно поел, поиграл с внуком и отправился на другую квартиру, где его должен был поджидать Мараби. С некоторых пор, для удобства и конспирации, Докуев снимал в Москве двухкомнатную квартиру. На квартире вместе с Мараби находился и младший брат зятя.

– Ты для чего этого урода сюда притащил? – злобно прошипел на ухо Мараби Домба, переодеваясь в дальней комнате.

– Так он здесь живет, – развел руками нукер.

– Чтобы с завтрашнего утра духа его здесь не было… Поменяешь ключи и никому не давай… Понял?

Весь вечер Домба сидел у телефона. Была суббота, догорал апрель, многие столичные чиновники разъехались по дачам, и только Шаранов по нездоровью сидел в душном городе. С ним Докуев договорился встретиться в понедельник утром.

На следующее утро Домба по привычке проснулся спозаранку, долго и усердно молился. Бога он вспоминал только в периоды жизненных неурядиц. Теперь же окончательно решил, что обязан подумать о душе, ибо и возрастом не юн, да и окружающим надо показать благопристойность своего нрава.

После завтрака он пребывал в полулежачем положении на диване, бесстрастно созерцая телевизор, крутил беспрерывно четки, выполнял обряд богослужения.

– Вы хоть помолились? – на путь истинный наставлял поздно проснувшуюся молодежь.

На кухне прыснули со смеху, загромыхали посудой, а Домба все так же отрешенно накручивал четки. Казалось, что выцветшие ресницы полностью прикрыли полусонные глаза и он больше дремлет, чем бодрствует. Его тонкий, раздвоенный глубокой расщелиной подбородок в такт пересчету янтарных бусинок качается вверх-вниз, как маятник.И кажется, что этот вытянутый как ковш экскаватора подбородок с каждым разом выковыривает из грешного тела порцию давящих душу многочисленных изъянов и вместе с молитвой уносит их прочь.

Вдруг сморщенные годами веки раскрылись, часто заморгали. Светло-карие мышиные глаза ожили, озарились жизнью, увлажнились; Домба уставился в телевизор, вытянул шею, застыл в восторге с приоткрытым ртом. Картинка на экране поменялась, он с сожалением глубоко вздохнул, заерзал на диване в поисках более удобной позы.

– Что эту грязь вы развели? – неожиданно гнусавым голоском выкрикнул он.

– Вчера к твоему приезду все вылизали, – появилась в дверях голова Мараби.

– Как это вылизали? – Домба свесился, указательным пальцем провел под диваном и тыча им в сторону нукера прокричал, – Посмотри сюда! Какая пыль! Грязь! Да разве можно здесь молиться, даже жить нельзя! Свинство! И пахнет здесь собаками… И что за уборку могут совершить мужчины, тем более такие как вы – два неряхи! Приведи сюда уборщицу, заплати деньги, да поживей!

Досконально изучивший повадки хозяина Мараби, безропотно уселся за телефон; он довольно часто бывал по воле Домбы в Москве и уже имел кое-какие знакомства. После нескольких неудачных звонков Мараби все-таки повезло.

– Так, гостиница «Россия», запад, восьмой этаж, – записывал он в блокноте. – Ага… администратор. Спасибо.

– Только не задерживайся, – кричал вслед Домба, еще усерднее отсчитывая четки, только подбородок его уже не качался. – А ты, – обратился он к брату зятя, – оставайся у Джансари, за тобой нужен уход, ты еще молод.

В полдень заскрежетал замок входной двери. В тесном темном коридоре засуетились люди. Дремавший на диване Домба встрепенулся, как нетерпеливый охотник, стал всматриваться в прихожую через зеркало трельяжа.

– Мараби – ты? – спросил он на чеченском. – Включи свет.

В недовольстве сморщилось лицо Докуева, губы плотно сжались, уголками накренились вниз. – Ты что, с ума сошел? Что за толстую старуху ты притащил? – на родном языке прокричал он.

– Ей всего сорок два года, – стал оправдываться Мараби прямо из коридора.

– При чем тут годы! Да разве сможет такая старь, с такими габаритами под диван полезть. Вон! Неужели во всей Москве нет юных уборщиц? Мы ведь деньги платим! Скупердяй! Да поторапливайся!

К вечеру Мараби вернулся. Молодая длинноногая блондинка, наполнив комнату запахом парфюма и табака, не разуваясь прошла, демонстративно кривляясь, мимо Докуева, уселась важно в кресло, попросила сразу же пепельницу, чего-либо