Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин

Позже, когда было произнесено еще несколько тостов, царь объявил, что скоро коронация, и пригласил всех присутствующих ехать с ним в Москву.

XX

Возвратившись из Гатчины, Студитский дал телеграмму отцу в Вышний Волочек, чтобы не ждал, а вышел к поезду. Отъезд — через три дня. "Но успеет ли старик получить телеграмму? — засомневался тотчас. — Может быть, выехать самому раньше, погостить у отца, а потом, когда будет проезжать поезд, сесть в вагон?" Задумка его тотчас рухнула, едва он сказал о ней майору из Главного штаба. Тот хмыкнул, покачал головой, и Студитскому стало ясно: вольности в Петербурге не поощряются. В любую минуту капитана могут вызвать в штаб, и, если его не окажется, произойдет неприятность.

Шаховские тоже собирались в Москву, и тоже на коронацию. Договорились ехать вместе. Разместились в одном вагоне. Как только поезд покинул петербургские предместья, вышли в коридор, к окну. За окном тянулись хмурые северные леса и овраги, на склонах лежал снег. Виднелись вдалеке серые стога сена и деревенские избы. Но скоро все скрылось в сумерках, и крупные звезды засветились по горизонту.

Княгиня, скрестив руки на груди, смотрела то на мужа, то на Студитского.

— Как переменчива судьба… Разве мое место в этом вагоне? — заговорила печально она. — Сейчас я могла бы быть при государыне, но увы! Теперь те, кто еще недавно заискивал передо мной, прячут или отворачивают от меня глаза.

— Лизонька, ради бога, не принижай себя, — попросил Шаховской.

— Но разве не правду я говорю, Серж? Если б ты знал, как меня пугает неловкая пустота глаз, которые раньше горели подобострастьем. А что, собственно, произошло? Фрейлина покинула царский дворец, а отец ее — министерское кресло. Я лишь с недавних пор поняла, сколько скудоумных людей в нашем обществе. Раньше я никогда об этом не задумывалась.

— Полноте, Лизонька…

— Я решительно не знаю, как мне жить, — продолжала она, не обращая внимания на замечания мужа. — Я не гожусь для провинциальной жизни. Меня совершенно не устраивает полу-сельский уют Чернигова, в котором я не нахожу себе места. Мне не правится и Ялта с ее скучными вальсами и светскими сплетнями.

— Ну, останься подольше в Москве, — посоветовал князь. — Я поживу один, без тебя.

— Серж, ты не понимаешь. Просто я не могу жить без дела. Я не хочу бездельничать.

Капитан молча слушал разговор Шаховских и думал об отце: получил ли он телеграмму?

Вышний Волочек встретил Студитского смутными очертаниями множества изб. Поезд остановился, и сразу донеслось многоголосое карканье ворон на колокольне и деревьях. Капитан торопливо спустился с подножки на дощатый перрон и огляделся. Вокзал был освещен тремя фонарями. Едва поезд остановился, из вагонов вышли жандармы, встали у тамбуров.

Капитан не сразу отыскал отца. Пришлось прокричать столпившимся поодаль мужикам:

— Борис Иннокентьич Студитский, отзовись!

— Здесь я, Лева! — послышался взволнованный голос.

— Ну вот и встретились наконец-то! — обнял отца капитан. — Как ты тут? Писем давно от тебя нет: думал, случилось что-нибудь!

— А что тут может случиться, в этой глухомани? — радостно отвечал старик. — Разве что смерть. Помру — сообщат. Но если и сообщат, все равно на похороны не успеешь. Мерв-то твой черт знает где. Его и на карте российской нет. Ты хоть скажи толком, когда вернешься совсем? Не век же тебе бродить по свету! Сверстники твои давно все переженились, семьями обзавелись, а тебя и женщины не прельщают.

— Вернусь, только не совсем, — отвечал Студитский податливо. — Следующим летом обязательно на месячишко приеду. Отдохнем вместе. На охоту сходим, больницу твою посмотрю. Но если говорить начистоту, отец, то у меня к тебе просьба. Оставь к дьяволу свои деревни да приезжай ко мне. Там столько для лекаря дел! Все там у нас начинается заново.

— Ты думаешь, здесь дел меньше? — усмехнулся отец. — В эту зиму опять тифом людей покосило изрядно. Добиваюсь вот, чтобы земство легкую коляску с лошадью выделило. На телеге разве далеко уедешь? В Пскове, говорят, у лекаря казенный экипаж.

— Да неужто все дело в экипаже? — засмеялся Студитский. — Знаешь что, отец. Если так, то вот держи. Тут триста рублей. Я тебе на ремонт дома приготовил, но раз тебя заботит докторская коляска — купи себе.

— Да ты что! — оттолкнул деньги отец. — Да ты в уме? Сам-то с чем останешься? Я ведь тут в своем доме, а ты — на чужбине!

Капитан насильно сунул в сюртук отцу припасенные для него три сотни и застегнул пуговицы.

Сиплый пронзительный гудок заставил обоих замолчать. Капитан, еще раз обняв отца, побежал к вагону.

— Я еду в Москву, а оттуда в Мерв! Я напишу тебе!

— Прощай, Левушка! — услышал он сквозь стук колес. — Бог сбережет тебя! Прощай!..

Вернувшись в вагон, он не нашел у окна Шаховских — ушли в купе. Капитан прижался плечом к окну, прислонил ко лбу ладонь и стал всматриваться в ночь. Город медленно уплывал, тусклые огни терялись во мраке. Вот и последний огонек сгинул, и наступила темень.

XXI

Тыкма все лето был занят сбором налогов. Ездил в Арчман и Нохур, привез оттуда на сорока верблюдах ячмень и фрукты. После долгих разъездов отсыпался целые сутки. Отдохнув, собрался было в Асхабад, к начальнику уезда, но он сам пожаловал в Геок-Тепе. Въехал во двор с казаками, по-хозяйски поднялся на айван и позвал:

— Тыкма-ага, ой, Тыкма-ага, где ты?

Сердар, щурясь, вышел из темной комнаты.

— А, начальник… Заходи, заходи… Сам к тебе собирался.

— Долго ты, однако, не показываешься в Асхабаде. Ждал тебя, ждал, да и терпение лопнуло. Много ли зерна привез?

— Сколько мог — все привез, — отвечал Тыкма, усаживая гостя на ковер. — Какие новости, господин майор?

— Махтумкули от царя возвращается, вот и приехал я поторопить тебя малость.

— Зачем меня торопить? — не понял Тыкма.

— Затем, чтоб садился поскорее в седло да отправлялся в Беурму. Разве тебе неизвестно, что царь приказал вернуть Ахал Махтумкули?

— Господин начальник, за что такая немилость? — обиделся Тыкма. — Я верой и правдой царю служу, налоги собираю, хана Махтумкули помог в Петербург отправить! Теперь ты Тыкму гонишь за все хорошие дела.

— Да разве я гоню? — всплеснул руками Сполатбог. — Царь велел, а я только выполняю. Да и что тебе так дался Ахал? Неужто в Беурме хуже? Да и родина там твоя. Сам бог велел каждому на родине помереть, а тебе уже под шестьдесят.

— Значит, Тыкма вам больше не нужен? — засопел сердар и склонил голову. — Эх вы, где совесть у вас?

— Не сердись и не горюй, сердар, — попробовал взбодрить его Сполатбог. — Как получал, так и