Дыхание земли - Роксана Гедеон

– Как грустно! – внезапно вырвалось у меня. – Они все… все остались в Ренне!

– Не все. Ну, мадам, разве можно забыть о таких отважных барышнях, как ваши близнецы?

Удивленная его тоном, я взглянула на герцога. Пожалуй, впервые его голос звучал не холодно и безразлично, а мягко, почти нежно, даже бархатисто. И я невольно подалась к нему – было в его голосе что-то зачаровывающее, гипнотическое… Почему он не говорит так всегда?

– Вероника и Изабелла тоже вырастут, и с ними тоже придемся расстаться. Тогда уж у меня никого не останется!

– У вас будут другие дети, герцогиня.

Я качнула головой, чувствуя, как вместе с замешательством и смущением – глупым, впрочем, и достойным разве что девицы, – во мне непреодолимо растет симпатия к этому человеку. Это было совершенно непонятно. Почему это происходит? Куда только пропали моя враждебность и недоверчивость?

Кровь прихлынула к моему лицу, когда я вдруг вспомнила минуты нашей самой большой близости. Тогда, например, у охотничьего домика, когда он прижал меня к себе… И зачем я тогда так вырывалась? Щеки у меня пылали, и я была рада, что в карете так темно.

В этот миг, как-то совершенно непроизвольно, моя ладонь оказалась в его руке. Его пальцы чуть потянули вниз перчатку и некоторое время оставались мягко сомкнутыми вокруг запястья. Дыхание мое участилось; я не знала, что мне делать. Да и разве нужно было думать? Я чувствовала, что мне хорошо. Медленно, неспешно он потянул мою руку вверх и прижался губами к нежной коже запястья, как раз в том месте, где бился пульс, а бился он в этот миг просто бешено. Каким горячим было его прикосновение… Меня бросило в жар; порывисто, безумно я подалась к нему, коснулась грудью его плеча. Эта ласка, такая безгранично-нежная, невыносимо-томная, поразила меня; он поднял голову, наши взгляды встретились, наши дыхания коснулись друг друга.

Внезапная вспышка света за окном кареты осветила лицо Александра; я увидела его губы – жесткие и одновременно такие чувственные… Как эти губы целуют? Мне, его жене, до сих пор это неведомо. Я застыла в ожидании, с ужасом и чувственной радостью ощущая, что готова исполнить все, что он захочет, подчиниться чему угодно. Скажи он хоть слово, прояви малейшую настойчивость – я отдалась бы ему тотчас, ибо отдавалась и менее симпатичным мне мужчинам, и менее взволнованная…

Он отпустил мою руку, откинулся на кожаные подушки. Лицо его было почти бесстрастным. Очнувшись от оцепенения, я поступила точно так же, удивленная и задетая. Ведь он хотел меня, почему не взял? Неужели он, такой опытный, не понял меня? Нет, не может быть… Неужели ту мою мысль о других мужчинах он прочел у меня на лице?

Словом, оставалось лишь гадать… Я закусила губу. Нет, это невероятно. Может, я его не очень-то и привлекаю?

Черт бы его подрал! Если я ему не нужна, какого дьявола он стал моим мужем? Да и вообще, можно ли вообразить мужчину, который два месяца жил бы под одной крышей с Сюзанной де ла Тремуйль, был ее мужем и за это время ограничился лишь одним поцелуем? Поистине, самообладанию герцога можно было позавидовать.

Мне оставалось лишь презирать себя за то, что с некоторых пор меня это огорчает.

– Я могу еще побыть с вами, если вы хотите.

– Нет-нет, моя дорогая! Что за удовольствие для вас коротать время со стариком? Ступайте к своему мужу, а с меня вполне хватит сиделки.

Старый герцог поднес мою руку к губам, поцеловал ее, а потом, отпуская, сделал мне знак: ступайте, мол! После сердечного приступа, случившегося с ним позавчера, старик лежал в постели. Я провела с ним все сегодняшнее утро; он вел себя как полностью душевно здоровый человек, не заговаривался и даже не упоминал о своей жене Эмили как о живой.

Мне нравился этот странный семидесятилетний герцог. Нельзя забыть, что именно он был мне рад с первых дней моего появления в Белых Липах.

Я сбежала по лестнице в вестибюль, абсолютно не представляя себе, чем сейчас займусь. Может быть, сходить на ферму? Я еще не бывала там, а ведь я, как-никак, хозяйка этого огромного поместья…

У самых дверей я столкнулась с Александром. Вот уже два дня, как мы не перемолвились с ним ни одним словом; и встречалась я с ним только в столовой. Сейчас он, вероятно, возвращался из конюшен, где обычно проводил утро. Он был бледнее, чем обычно. Посторонившись и поклонившись мне, он был готов уже уйти – я поняла, что он и уйдет, если я буду молчать и не заговорю с ним.

– Ваш отец в порядке, я только что от него, – сказала я, лишь бы что-то сказать.

– Я знаю, что вы были так любезны и позаботились о нем. Благодарю, мадам.

Герцог повернулся, явно не желая поддерживать разговор, ограничившись лишь этим вежливо-холодным ответом. На ступенях уже маячила фигура Гариба.

Подавив гордость, я ступила шаг вслед за ним.

– Господин герцог! Я… я иду сейчас на ферму.

– Вот как? Рад слышать об этом.

Он говорил вежливо, но без всякой теплоты, словно лишь тягостный долг и ничто иное обязывал его оказывать мне уважение.

– Вы не могли бы проводить меня? Я была бы очень рада вашему обществу.

Впервые я произнесла такие слова, и в другой раз они, возможно, произвели бы иное впечатление. Но сейчас герцог остался холоден.

– Сожалею, мадам, очень сожалею, что не могу сейчас составить вам компанию. Примите мои глубочайшие извинения.

– О Боже, да что в них проку? Я прошу вас, сударь!

– Увы, мадам, я могу лишь повторить свои слова.

Оскорбленная и недоумевающая, я, не прощаясь, вышла во двор. Настаивать дальше означало бы унизиться. Поистине, этот человек решил доказать, что я для него – обуза. И какое неудачное время он для этого выбрал! Именно то время, когда я, наконец, после двух с лишним месяцев жизни в Белых Липах начала ощущать себя здесь как дома.

– Куда вы идете, мадам? – осведомилась Маргарита.

– В парк.

– И вы ничего не желаете мне рассказать?

– Оставь меня в покое! – ответила я почти грубо, желая хоть на ком-нибудь сорвать свою злость.

Зимний парк был холоден и тих – если бы не возня клестов, потрошащих еловые шишки, тут вообще не раздавалось бы ни звука. Деревья чуть припорошило снегом, но мороза и инея не было, и в декабре еще словно продолжалась осень. Я быстро шла по дорожке, ощущая, как потрескивают под моими туфлями сухие сучья.

Я оказалась в Западном гроте – гроте из розового гранита с устроенными в нем каменными скамейками и столиком. Трехступенчатый водопад, ручейки которого, переливаясь и журча, неуловимо исчезали под беспорядочно нагроможденными камнями, летом был, вероятно, приятным и освежающим, но сейчас от него веяло холодом. Я грустно присела на краешек скамьи, намереваясь попечалиться в одиночестве… Что мне, собственно, нужно? Мои дети устроены, у девочек есть отец, я сама могу не ломать больше голову над тем, как добыть еду и деньги. Честное слово, я не ценю своего счастья – мне подавай нечто большее… Хотя, черт возьми, какое там счастье? Я женщина, красивая, обаятельная женщина, мне нет еще и двадцати шести лет, я, наконец, замужем за человеком, который нравится мне все больше и больше, но что толку? Он вообще не проявляет ко мне интереса. Не может же он не понимать моего настроения… Вероятно, я его не привлекаю; но тогда возникает вопрос – зачем он на мне женился?