Записки капитана флота - Василий Головнин

6 октября поутру переводчики вручили со знаками почтения сабли и шляпы господам Хлебникову и Муру и сказали, что сего числа мы должны явиться к губернатору и выслушать объявление его о нашем освобождении, для чего советовали они нам одеться в лучшее наше платье, сшитое в Японии, и представиться губернатору в саблях; на сие мы охотно согласились.

Около полудня повели нас в замок и в доме главного начальника, где жил губернатор, нас троих ввели в одну комнату, очень хорошо отделанную, а матросов и Алексея – в другую. Через несколько минут привели господ Хлебникова, Мура и меня в большую залу, где находились все бывшие тогда в городе чиновники, академик и переводчики. Их было числом более двадцати, и все они сидели в два ряда по обеим сторонам залы, куда скоро и губернатор вышел в сопровождении своей свиты. Он занял свое место, чиновники оказали ему почтение, мы ему поклонились по европейскому обычаю, и он нам отвечал. Все это происходило по-прежнему, с той токмо разностью, что оруженосец губернаторский ныне не положил сабли его подле губернатора, как то прежде бывало, но, сидя за ним, держал ее обеими руками за конец эфесом вверх, несколько возвысив.

С самого начала губернатор вынул из-за пазухи большой лист бумаги и, подняв оный вверх, сказал: «Это повеление правительства!» Переводчики нам тотчас сие перевели, а чиновники, опустив глаза, сидели, не делая ни малейшего движения. Потом, развернув бумагу, стал он читать оную вслух и по прочтении велел перевести нам в коротких словах то же, что пространнее писано было в бумаге, для нас назначенной, которую мы прежде еще перевели, то есть, что поступки Хвостова были причиной взятия нас в плен японцами, а теперь губернатор, уверившись в том, что он действовал своевольно, по повелению правительства нас освобождает, и что завтрашний день должны мы будем отправиться на корабль. Коль скоро переводчики изъяснили нам содержание сего объявления и доложили губернатору, что мы оное поняли, тогда он послал одного из старших чиновников с Кумаджеро объявить то же матросам, а между тем вынул другую бумагу, которую прочитав вслух, велел Теске перевести нам и потом отдать ее мне навсегда; оная содержала в себе губернаторское нам поздравление, и вот точный перевод сей бумаги.

«С третьего года вы находились в приграничном японском месте и в чужом климате, но теперь благополучно возвращаетесь; это мне очень приятно. Вы, господин Головнин, как старший из своих товарищей, имели более заботы, чем и достигли своего радостного предмета, что мне также весьма приятно. Вы законы земли нашей несколько познали, кои запрещают торговлю с иностранцами и повелевают чужие суда удалять от берегов наших пальбою, и потому по возвращении в ваше отечество о сем постановлении нашем объявите. В нашей земле желали бы сделать все возможные учтивости, но, не зная обыкновений ваших, могли бы сделать совсем противное, ибо в каждой земле есть свои обыкновения, много между собой разнящиеся, но прямо добрые дела везде таковыми считаются, о чем также у себя объявите. Желаю вам благополучного пути».

Мы благодарили губернатора за оказанные им нам милости. Выслушав нашу благодарность, он вышел, а тогда и нам велено было возвратиться в свой дом. При всех сих происшествиях на лице господина Мура не видно было ни малейших знаков радости или удовольствия. Он только беспрестанно повторял японцам, что недостоин таких милостей.

Коль скоро мы возвратились домой, то начали приходить к нам с поздравлением все чиновники, солдаты и многие другие японцы. А первые три по губернаторе начальника принесли с собой письменное поздравление, которое вручили мне, чтоб я хранил оное в память нашего знакомства. Перевод его есть следующий.

От гинмияг

Все вы долго находились здесь, но теперь по приказу обуньо-самы возвращаетесь в свое отечество; время отбытия вашего уже пришло, но по долговременному вашему здесь пребыванию мы к вам привыкли и расставаться нам с вами жалко. От восточной нашей столицы[65] до острова Матсмая расстояние весьма велико, и по приграничности сего места во всем здесь недостаточно, но вы перенесли жар, холод и другие перемены воздуха и к благополучному возвращению готовы; о собственной вашей радости при сем не упоминайте, мы и сами оную чувствуем и с нашей стороны сему счастливому событию радуемся. Берегите себя в пути, о чем и мы молим Бога. Теперь, желая с вами проститься, написали мы сие.

Действительно, японцы непритворно радовались нашему счастью. Переводчики нам сказали, что старший из священников здешнего города просил и получил от губернатора позволение пять дней сряду приносить молебствие в храме о благополучном нашем возвращении в Россию.

В тот же день (6 октября) японцы послали одного из чиновников и переводчика Кумаджеро на наш корабль уведомить господина Рикорда, что формальное от губернатора объявление о нашем освобождении последовало, о чем по желанию их я написал к нему письмо. Вечером переводчики в верхних комнатах нашего дома по приказанию губернатора угощали нас ужином, который состоял в девяти или десяти разных кушаньях, большей частью лучшей рыбы, приготовленной в разных видах, и дичины, гусей и уток. За ужином потчевали нас японским сакэ, а по окончании угощения принесли в комнату несколько ящиков с лакированной посудой разного рода, назначенной нам в подарки будто бы от самих переводчиков за книги, которые правительство позволило им принять от нас, а впрочем, ничего другого брать им не велено. Между тем нам очень хорошо было известно, что подарки сии сделаны были на счет правительства.

На другой день поутру (7 октября) оделись мы в лучшее наше платье, а работники и караульные стали увязывать и укладывать в ящики постели наши и другое имущество, не оставляя никакой безделицы, и все это выносили в сени. Наконец около половины дня повели нас всех к берегу, а за нами в то же время множество рабочих людей несли все наши вещи, сделанные нам подарки и назначенные в дорогу для нас съестные припасы: 50 мешков пшена, несколько бочонков саги, множество соленой и свежей рыбы, редьки и прочего.

На берегу меня, господ Хлебникова и Мура ввели в одну небольшую каморку, а матросов в другую некоего строения, бывшего подле таможенного дома. Через несколько минут приехал господин Рикорд в сопровождении господина Савельева, переводчика Киселева и небольшого числа нижних чинов. Его с двумя офицерами ввели в ту же самую залу, где я с ним имел свидание, а скоро после того и мне с господами Хлебниковым и Муром туда же велено было войти. Там находились, в числе многих чиновников, два первые по губернаторе начальника: Сампей и Хиогоро; они сидели рядом в таком положении в рассуждении прочих чиновников, в каком губернатор обыкновенно садился, а для нас стулья были поставлены против них.

Сначала старший из них приказал одному из нижнего класса чиновников поднести господину Рикорду стоявший тут высокий на ножках поднос, на коем лежал ящик, а в нем было завернутое в шелковую материю объявление матсмайского губернатора. Чиновник поднес сие к господину Рикорду с некоторой церемонией, весьма почтительно. Перевод сего объявления по желанию японцев господин Рикорд тут же прочитал. После сего подали мне бумагу под названием «Напоминание от двух первых по матсмайском губернаторе чиновников». Она была в таком же ящике и также обернута шелковой материей, только не на подносе, и подал оную мне не тот уже чиновник, который подносил господину Рикорду. Хотя я знал содержание сей бумаги, но должен был для порядка тогда же прочитать оную. Потом возвратили они подарки иркутского губернатора и показали нам список съестным припасам, которые они намерены были дать нам на дорогу. Наконец японские начальники, пожелав нам счастливого пути, с нами простились и вышли вон.