Военный и промышленный шпионаж. Двенадцать лет службы в разведке - Макс Ронге

Чехи брали под свое крыло и словаков в Венгрии. В частности, прошедший в конце апреля 1917 года в Киеве третий конгресс чехов и словаков[297] принял решение о создании независимого чехословацкого государства и призвал чехов и словаков вступать в чехословацкую армию. При этом из 332 делегатов данного съезда свыше трети являлись отпущенными из лагерей военнопленными, что в условиях непрекращавшейся скрытной связи австрийских чехов с заграницей не могло не отразиться на настроениях первых.

Эта конспиративная переписка все время осуществлялась по новым каналам, о которых мы лишь догадывались, но обнаружить не могли. Два отлично работавших контрразведывательных пункта под руководством советника штатгальтера Мелла фон Меллхайма могли лишь констатировать наличие заграничного предательского политического движения чехов и что, начиная с февраля 1917 года, в поведении чехов на территории монархии и за границей стало отмечаться бросающееся в глаза единство. Поэтому удивляться тому, что на открытии заседания рейхсрата чешскими депутатами была зачитана декларация с требованием ликвидации Венгрии в ее тогдашнем виде и создания чехословацкого государства, правда пока еще в составе Австро-Венгрии, не приходилось.

Словенцы же выступали за объединение всех южных славян в рамках монархии. Причем во время проводимых ими дебатов тональность их заявлений становилась все жестче, а в речах все отчетливее стала проступать ненависть ко всему немецкому. Поэтому я не удивился, когда 20 июля 1917 года действовавшие за границей агитаторы под руководством Трумбича[298] вместе с Пашичем провозгласили на Корфу создание свободного и независимого Королевства сербов, хорватов и словенцев во главе с представителем династии Карагеоргиевичей, что, естественно, лило воду на мельницу горячих людей в самой Австро-Венгрии.

Вскоре не замедлил проявить свое истинное лицо и сочинитель хвалебных од в адрес кайзера Стефан Радич, призвавший на заседании хорватского ландтага к «уходу Габсбургов». Осенью же дело дошло до того, что доктор Погачник, всегда заверявший всех в своей преданности императору и заявлявший, что он, будучи отцом шестерых детей, добровольно провел на фронте три года, стал рассуждать о преступном угнетении словенцев.

Вышедшая же в начале 1918 года подборка комментариев из газеты «Чешский народ» с выдержками из речей и описанием деятельности чешских депутатов Зарадника, Странского, Тузара и других явилась настоящей антологией измены родине.

Трудно передать, как тяжело было в таких условиях защищать империю от разрушительных элементов! К тому же депутаты при всяком удобном случае стремились обрушиться с критикой на деятельность органов контрразведки.

В отношении же военных судей началась настоящая травля. При этом острие несправедливых обвинений было направлено прежде всего против опоры контрразведки — органов военного надзора. И хотя их работа, охватывающая много сфер, являлась очень успешной, они вызывали к себе ненависть со стороны многочисленных организаций, которые из-за них лишились ожидавшихся прибылей или получили по рукам за вредную болтливость в почтовой переписке или выступлениях в печати.

Охота на ведьм, развернувшаяся в парламенте, привела в начале августа 1917 года к отставке фельдцейхмейстера фон Шлейера, а 9 сентября к роспуску важного военного ведомства, на месте которого была образована «министерская комиссия в военном министерстве» под руководством двух председателей — генерала от инфантерии Альберта Шмидта фон Георгенегга и руководителя парламентской секции Свободы. К счастью, перемена вывески почти не отразилась на сущности дела.

И без того чрезмерная нагрузка на органы контрразведки еще более возросла после объявленной 2 июля 1917 года амнистии. Еще 13 мая меня вместе с военным дознавателем обер-лейтенантом доктором Премингером вызвали в Лаксенбург[299], где во время полуторачасовой аудиенции у его величества, состоявшейся в парке, мне пришлось докладывать о том, как продвигается дело Клофача. При этом император выразил пожелание, чтобы обвинительный вердикт был вынесен еще до возобновления работы парламента, дабы приговор вступил в силу, а осужденный не воспользовался депутатской неприкосновенностью. Июнь практически прошел, но требование о выдаче Клофача так и не было выдвинуто, а в конце месяца начальник Генштаба поручил мне обсудить с главным военным прокурором, входившим в состав армейского Верховного командования, вопросы, связанные с предстоявшей амнистией для политических преступников.

Исходя из интересов дела я не смог сдержаться и выразил сожаление, что помилование касается зачинщиков беспорядков, уличенных в государственной измене. Когда же мне сообщили, что вопрос уже решен, то мне ничего другого не оставалось, как обругать тех советчиков, которые использовали во вред государству благие намерения императора принести счастье своим народам. Повинуясь чувству долга, я высказал мнение, что считаю целесообразным объявление амнистии лишь по окончании войны и то только в качестве поощрения для тех лиц, которые вели себя после вынесения приговора безупречно. Но, несмотря на это, мне все же пришлось совместно с генеральным прокурором заняться приданием надлежащей внешней формы указу о помиловании.

В октябре 1917 года во время совещания с судебным инспектором военным дознавателем обер-лейтенантом доктором Пойтлшмидтом в присутствии двух моих офицеров при обсуждении вопросов, касавшихся незаслуженных нападок в парламенте на работников правоохранительных органов, которые во время войны состояли в основном из гражданских юристов, призванных из резерва и отличавшихся куда большей требовательностью, чем кадровые военные, мне случайно стало известно, что после указа об амнистии некий господин, занимавший высокую государственную должность и чье имя, естественно, было озвучено, начал наводить справки в дивизионных судах ландвера и военной прокуратуре Вены о ходе следствия по делу Крамара и Клофача. При этом его в первую очередь интересовало, не оказывало ли армейское Верховное командование давление на судей во время судебного процесса над Крамаром. Судя по всему, этот господин и являлся одним из тех советчиков, которые втайне готовили почву для принятия кайзером решения о проведении амнистии, внушая императору мысль о том, что амнистированные никогда не забудут о его милости.

В результате амнистия, как акт проявления великодушия кайзера, в армии и среди лояльных императорской власти элементов в Австро-Венгрии была встречена с недоумением, а в неприятельских странах расценена как признак слабости и вынужденный шаг, сделанный под давлением чехов.

Не успели амнистированные выйти из-под ареста, как тут же с удвоенной силой принялись за старое, развернув оголтелую пропаганду против монархии. Благодарность же за амнистию со стороны Клофача вообще вылилась в организацию крупной стачки национал-социалистов, прошедшей в Праге 8 августа 1917 года. В ходе этой забастовки, в которой приняли участие свыше 20 000 рабочих, бастующие выдвинули требование запретить вывоз из Богемии угля и продуктов питания. А вскоре в городе Пльзень вообще пришлось объявить военное положение, чтобы прекратить эксцессы, вызванные провокационным показом евреями в кафе «Вальдек» изделий из белой муки.