Любовь, пираты и... - Эдуард Тополь

В подавляющем большинстве литературных произведений мужчина, увидев прелестный объект, вспыхивает вожделением (тестостероном), а затем всеми доступными ему способами – силой, властью, золотом, обаянием, юмором и так далее – овладевает этой прелестью.

Однако в жизни все наоборот. Большинство мальчиков свой первый сексуальный опыт получают в результате женской инициативы и от более старших особ женского пола. Даже если это секс с одноклассницей, то поскольку девочки, как известно, созревают раньше мальчиков года на два, а то и на три, то и в этом случае инициатива де-факто принадлежит женской половине.

(Собственно, не потому ли именно Ева соблазнила Адама, что они были ровесники?)

Чтобы далеко не ходить за примерами, сошлюсь на свою документальную повесть «Невинная Настя, или Сто первых мужчин», написанную по письмам читательниц «Новой России в постели». Настя (то есть одна из моих корреспонденток) подробно рассказывает, как ее подруга-девятиклассница планомерно, на протяжении года готовила соблазнение семиклассника. А сама Настя еще до окончания школы соблазнила сотню пацанов, юношей и взрослых мужчин.

А зайдите в любой стриптиз-бар. Кто там делает стриптиз, кто исполняет соблазнительные эротические танцы? Кто даже на мусульманско-пуританском востоке танцует танец живота?

О лидирующей роли женщин в области эротического искушения и соблазнения я пишу без всякого обвинения или осуждения. Не дай Бог! Сочинители Библии были мудрыми и, главное, опытными мужчинами, они знали по собственному опыту, что лишить юношу (Адама) девственности и научить его грамотному сексу могла только старшая, опытная женщина. Ева в своем сексуальном развитии была, конечно, старше Адама, вот и стала его учительницей в этом непростом деле, спасибо ей! Ее опыт укоренился в женских генах настолько, что и спустя тысячи лет ее наследницам уже не нужно никакого яблока, а достаточно слегка повести бедром, как машинистке Бабеля, или выйти, как Маргарите, на Тверскую и глянуть в глаза проходящему мимо мужчине, чтобы искушение состоялось.

А нам, писателям, они доверили честь создавать мифы о целомудренной чистоте девичьих грез и невинности Джульетт и Лолит. Что мы исправно и делаем последние несколько тысяч лет.

Жить нужно страстями, иначе просто неинтересно.

«Плавать по морям необходимо, жить не так уж необходимо», – говорили древние греки.

И хотя, казалось бы, это про совершенно разные вещи, но лично для меня это примерно одно и то же, и я бы объединил это все в одном слогане: «Жить страстями необходимо, а иначе жить не так уж необходимо».

Но что такое страсть? Мощное желание? Непреодолимое желание?

Однако наркоманом тоже движет непреодолимое желание к наркоте, а алкоголиком – к спиртному. Так можно ли назвать кого-то страстным наркоманом?

А алчного банкира мы назовем страстным скупердяем, или страстным барышником, или страстным финансистом? А фанатически преданного науке физика или химика назовем страстным ученым? Гагарин знал, что у него не так уж много шансов вернуться из полета, так был ли он страстным космонавтом?

Слова «страсть» и «страдание» созвучны, и я думаю, что страсть – это такое мощное желание, ради исполнения которого человек согласен на любые страдания и даже на саму смерть. За одну ночь с Эсмеральдой Квазимодо был готов отдать жизнь. За одну ночь с Джульеттой Ромео заплатил жизнью. Много ли таких подвигов в реальной жизни, я не знаю, но люди обожают читать именно те истории, где героями движут страсти и только страсти. Причем чем больше эти герои страдают ради исполнения своего желания (или вожделения), тем шире и долговечнее успех этих произведений.

Страсти (страдания) Христа являются бестселлером всех времен и народов.

Но спустимся с небес на землю.

Девочке страстно захотелось стать женщиной, а мальчику страсть как припекло стать мужчиной. Можно ли сказать, что их судорожные поиски соития – это выражение их страстей? Тем паче что мы придумали некие категории: низменная страсть, высокая страсть, «одна, но пламенная страсть» и т. д. Но согласитесь, что «пламенной» может быть и низменная страсть. Ведь что-то жгло Чикатило, когда он выходил на поиски очередной жертвы. Чикатило и ему подобные насиловали свои жертвы, но можно ли сказать, что Чикатило был страстным насильником или страстным людоедом?

Ни Чикатило, ни пылающие возрастным нетерпением девственник и девственница не готовы страдать за исполнение своего – даже самого мощного – желания, и потому я отказываюсь называть страстями то, что называют низменными страстями. Низменная страсть – это никакая не страсть, а просто похоть. И покажите мне хоть одного похотливого мужика или похотливую бабу, которые ради удовлетворения своей похоти добровольно, сознательно пойдут на подвиг, на страдания или на смерть?

Я с детства страстно мечтал стать писателем, и когда госпожа История и лично товарищ Брежнев открыли в «железном занавесе» крохотную калитку еврейской эмиграции, мне показалось, что именно я должен и могу написать об этом историческом процессе. И я, бросив карьеру успешного советского драматурга и журналиста и оставив страстно любимых мной русских женщин, нырнул в этот эмиграционный поток. Что из этого получилось, судить читателю по трилогии «Любимые и ненавистные», но про себя я могу сказать, что после публикации этих романов страсть моя была утолена.

Но разве я страстный писатель?

К тому же утоленная страсть – это уже не страсть, и потому в момент утоления страсти кончаются все романтические истории (и так называемые «женские романы»).

* * *

Хорошо, а как быть с понятием «страстный мужчина»? И почему никто не скажет «страстная девушка», а вот «страстная женщина» – это, как ни крути, мечта всех мужчин?

Похоже, в самом этом вопросе кроется и ответ: под понятиями «страстный мужчина» и «страстная женщина» мы понимаем сексуальную страсть, а еще точнее – сексуальную пылкость.

Но были ли Анна Каренина, Наташа Ростова и другие толстовские женщины страстными, то есть пылкими в постели? И был ли Вронский страстным любовником? И вообще, кого из героев русской литературы можно возвести в ранг страстного мужчины? Онегина? Печорина? Базарова?

«Не каждый мужчина, у которого есть пенис, может называть себя мужчиной». Всякий раз, когда в кинотеатре на просмотре фильма «На краю стою» звучит эта реплика, зал взрывается аплодисментами. Аплодируют, как вы понимаете, отнюдь не мужчины. Аплодируют женщины, причем – я наблюдал многократно – аплодируют, что называется, от души, словно с экрана прозвучало давно наболевшее.

И вот я думаю: наверное, им, женщинам, эта сторона нашей российской жизни известна куда лучше наших писателей. Потому что – в отличие от западной литературы и западного кинематографа – ни в российском кино, ни у русских писателей никогда не звучала тема импотенции, открыто обсуждаемая в американских фильмах «Бонни и Клайд», «Кабаре» и многих других.