Зов сердца - Дженнифер Блейк

— Сирен живет у нас всего три года, — сказал Пьер. — Торговать мы начали гораздо раньше.

Рене сделал высокомерный жест.

— Возможно, вы действительно торговали — примитивным способом. Но попробуйте отрицать, что самый высокий доход вы стали получать с тех пор, как она возглавила ваши экспедиции.

— Да, она ездила с нами, но ничего не возглавляла, — упрямо твердил Пьер.

Он пытался защитить ее, поняла Сирен; вопрос, кто был у них главным, ничуть не волновал Пьера.

— Ваши доходы выросли за эти последние несколько лет, не так ли? Отвечайте, пожалуйста, Жан Бретон.

Вид у Жана был жалкий. Наконец он пробормотал:

— Да.

— Потому что с вами была эта женщина?

— Отчасти, возможно, и так, но…

— Тогда я утверждаю, что главной была она. Что она действительно именовала себя госпожой контрабандисткой.

— Всего лишь в шутку, — настаивал Пьер. — Но она не несла ответственности!

Они боялись за нее, Пьер и Жан, боялись, что ей может достаться намного больше ударов бича, боялись, что ее могут повесить. Пока Рене продолжал давить на них, она заподозрила, что именно этого он и добивался. Ее привели в суд только с этой целью. Она уверилась в этом, когда он задал следующий вопрос:

— Если ваше недавнее процветание зависело не от нее, то как вы его объясните? Есть только одна возможность. Кто стоит за вами?

— Никто, — ответил Пьер.

— А по-моему, кто-то есть. Я думаю, что некто заметил вашу предприимчивость, ваши скромные достижения и решил извлечь из этого выгоду. Скажите нам, кто этот человек. Скажите, кто давал вам деньги на крупные операции, обеспечивая таким образом большую выручку?

Они были пешками, все четверо — Пьер, Жан, Гастон и она сама. Рене явно подозревал, что некто с большими политическими связями, вероятнее всего, госпожа маркиза или главный интендант, снабжал Бретонов деньгами. Он надеялся использовать их привязанность к Сирен, если не страх за собственные жизни, чтобы вырвать у них имя этого человека и таким образом помочь подтвердить или опровергнуть обвинения против губернатора и его жены. В сущности, вовсе не Бретоны и не Сирен предстали здесь перед судом, а маркиз и маркиза де Бодрей.

Понимал ли это губернатор? Сказать было трудно. Водрей был ветераном множества политических схваток. На его красивом лице не отражалось ничего. И все же он знал, кто такой Рене, наверняка видел его мандат особого агента короля. При всей своей внешней любезности и благожелательности маркиз ни в коем случае не был дураком.

Но разве хоть что-нибудь из этого имело значение? За Бретонами не стоял никто, Сирен готова была поклясться своей жизнью. Если они не смогут дать Рене нужные ему сведения, их останется только судить по выдвинутому обвинению и исполнить приговоры, которые должны быть и будут вынесены.

Пьер тоже понял скрытый смысл заданных вопросов, поскольку голос его был унылым от отчаяния, когда он ответил:

— Никого не было.

— Я полагаю, вы лжете, — мягко сказал Рене. — Подумайте хорошенько, прежде чем подвергнуться наказанию и обречь на него тех, кого вы любите, ради какого-то высокородного господина, который заботится лишь о том, как набить свои карманы ценой вашего пота и крови.

— Нет никого, я клянусь в этом могилой моей матери. — Голос Пьера был едва слышен.

— Почему вы не хотите нам поверить? — воскликнул Жан.

Сирен выслушала достаточно.

Она подняла голову, сверкнув глазами.

— Он не хочет верить, потому что не это хочет услышать. Он говорит, что другие используют наш пот и кровь, но сам с удовольствием сделает то же самое, чтобы получить, что ему нужно, и побольше прославиться!

— Молчать! — оборвал ее Рене, призывая к повиновению суровым взглядом.

— Почему я должна молчать, когда на карту поставлены наши жизни? — крикнула она ему. — Почему ты считаешь, что можешь нас использовать таким образом? Хочешь заставить нас оговорить себя ради собственных целей? А ты знаешь, что здесь за ложные показания полагается смерть?

— Тихо, — сказал главный интендант, но не слишком громко.

— Мы погибли, если скажем правду, и погибли, если солжем. Похоже, требуется просто козел отпущения. Прекрасно! Я вам его предоставлю.

— Сирен, нет, — сказал Пьер, оборачиваясь к ней, глаза его ожили, в них была мука. Он снова повернулся к столу. — Вы должны слушать меня, только меня. Я не просто контрабандист. Я…

Она не могла позволить ему говорить. Она повысила голос, придавая ему язвительность, ее глаза пылали, она хотела отвлечь их внимание.

— Слушайте меня внимательно! Я руководитель этой группы отъявленных контрабандистов! Я, и никто другой! За нами не стоит никакой мужчина, высокородный или нет, и никакая другая женщина!

Послышался скрип стула, и главный интендант Рувийер поднялся на ноги и наклонился над столом.

— Женщина? Кто говорил о другой женщине? Что вам об этом известно? Вы немедленно скажете нам, или будете подвергнуты пыткам.

Пытки в колонии применялись не часто, по крайней мере, официально, но в трудных случаях такая угроза не исключалась. Сирен услышала, как беспомощно застонал Жан, почувствовала, как с ее лица сбежала краска, но не поддалась на угрозы.

— Никакой другой женщины нет, вы что, не слышали? Я заговорила о женщине, поскольку ясно, что…

— Сирен!

В голосе Рене под приказом слышалась мольба, и это заставило ее замолчать. Она была написана и на его лице, вместе с гневом и раздражением, и еще чем-то, чего она не понимала.

— Очевидно, — сказал Рувийер, — что скандальное поведение мадам Водрей делает ее непосредственным подозреваемым.

Во внезапно наступившей тишине двери зала распахнулись. Послышался шорох шелковых юбок и резкий шум быстрых шагов. Сирен обернулась и увидела, что мадам Водрей входит в зал. Она так высоко несла голову, что ленты на ее чепце развевались от быстрой ходьбы, губы на бледном лице были крепко стиснуты. Она, не останавливаясь, прошла к столу. Возможно, по чистой случайности она оказалась рядом с Сирен, но не сделала ничего, чтобы исправить эту случайность.

— Мадам, — обратился губернатор к жене, — зачем вы пришли сюда? Можете оставить нас.

— Мне кажется, на этом совете подвергается сомнению мое доброе имя. Я хочу защитить его.

— В этом нет необходимости.

— Глаза маркизы сузились.

— Я буду говорить.

Никто больше не посмел возражать ей. Мадам Водрей подождала, пока главный интендант медленно уселся на свое место, бросила быстрый — почти одобрительный — взгляд на Сирен, потом повернулась к Рене.