Зов сердца - Дженнифер Блейк

Ответа не было.

Возвращение в Новый Орлеан прошло без приключений. Сирен поместили в одиночную камеру. Это была маленькая комната с низкой узкой кроватью, застеленной тонким одеялом, ночной вазой и крошечным окном высоко наверху. Через окно она слышала, как по Плас Ройаль ходили люди, и как звонил колокол церкви по соседству. Иногда ей казалось, что она слышит, как стражники разговаривают с Бретонами, но ей не разрешалось говорить с ними, не разрешалось посылать записки или принимать посетителей. По большей части на нее просто не обращали внимания. Однако вскоре она поняла, что занимает привилегированное положение. Еда была вкусной. К тому же с нее сняли кандалы, узел с одеждой, который она привезла в поселок чокто, кинули ей в камеру и по утрам обычно давали миску холодной воды для умывания.

Она думала, даже надеялась, что Рене, может быть, придет к ней. Он не пришел. Очевидно, ему было не до объяснений, не было и желания насладиться своей победой над ней и быстрым возмездием. Ей следовало бы помнить, что он не смирился бы с существовавшей в ее лице угрозой для себя. Она бы вспомнила об этом, если бы не была так удручена тем, что выяснила про него.

Она снова и снова мысленно возвращалась к его фальшивым купюрам, спрашивая себя, можно ли использовать их для защиты. Одно затруднение состояло в том, что она не имела понятия, что он сделал с ними, если сделал что-нибудь, и что с ними было связано. С другой стороны, чтобы прибегнуть к такому способу защиты, надо было бы увидеться с ним, поговорить об этом. Но самое серьезное затруднение состояло в том, что человеку, облеченному такими полномочиями, вряд ли не поверили бы, если бы он стал отрицать существование этих денег. А ее заявление оказалось бы не более чем бредом человека, который уже слышит свист и щелканье бича.

Сама мысль об ожидавшем ее наказании, об унизительной порке и клейме представлялась кошмаром, и Сирен старалась подальше задвинуть ее в самый укромный уголок сознания. Гораздо больше ее беспокоила судьба остальных, особенно Пьера.

И вновь всплывало в памяти содержание ордера на арест: «Мужчины, известные под именами Пьер, Жан и Гастон Бретоны… Что это значило? Она никогда не знала Бретонов под другими именами, никогда и не слыхала что-то другое. Вполне вероятно, что после каторги Пьер сменил фамилию, хотя это ей никогда не приходило в голову. Она всегда считала, что достаточно находиться здесь, в Луизиане, почти на краю света, или, по крайней мере, думала, что так считают сами Бретоны.

Пьер. Его ожидала не порка, а виселица. Этого не должно случиться. Только не с тихим, мудрым Пьером. Ее ум отказывался смириться с этим. Она привыкла полагаться на него, чувствовать, что он всегда рядом, что в мире непрочных привязанностей и изменчивых связей он остается неизменен и неколебим. Нет, этого не могло быть.

Вспоминались и слова, написанные Рене, но не для ее глаз: «… единственный способ

остановить запрещенную торговлю, известную как контрабанда, заключается в решительном судебном преследовании тех, кто уличен в этом, с тем чтобы они послужили примером…» Возможно, они и должны были стать таким примером.

Час за часом она сидела, уставившись в стену, ее тело застыло в оцепенении, ее мозг непрерывно работал. И в полумраке каземата поблескивали следы слез, медленно стекавших по ее лицу от безмолвной мучительной боли.

Утром на третий день заточения Сирен вывели из каземата и под стражей препроводили в правительственную резиденцию. При ее появлении снаружи собралась гудящая от возбуждения толпа, почти такая же, как в вечер маскарада. Однако это не было собранием городских модников. В доме тот же большой зал, где развлекались гости маркиза, был превращен в официальное место заседания Высшего Совета. За длинным столом сидели назначенные члены Совета, в том числе главный интендант Рувийер, чьей обязанностью было председательствовать на подобных заседаниях, один-два адвоката, врач и другие люди с положением. За столом в центре в качестве главы правительства Его Величества короля Людовика в Луизиане сидел маркиз де Водрей.

Бретонов уже допросили. Они стояли перед судейским столом закованные в цепи; никто официально не представлял их интересы, ничто, кроме их собственных слов, не служило им защитой. Здесь же находились свидетельства против них — их собственные товары в ящиках с четкими надписями по-английски, все еще с ярлыками, навешанными чиновниками, когда их сдавали на королевский склад. У ближнего края стола стояло кресло для свидетелей, расположенное под прямым углом, чтобы лицо дающего показания было одинаково видно обвиняемым, обвинителю и членам Совета. Однако оно пустовало, словно свидетельства против всех них уже закончились. Сбоку стоял Туше, как будто только что поднявшийся со свидетельского кресла.

Сирен втолкнули на место рядом с Бретонами. Она налетела на Пьера, не успев обрести равновесие, и он неловко поддержал ее, звеня кандалами. Она увидела пятна ржавчины у него на запястьях и на щиколотках, заметила тревогу в его голубых глазах, и у нее глухо стукнуло сердце, а глаза снова защипало от слез. Она робко улыбнулась ему.

— Простите за все, — прошептала она.

— Не мне прощать тебя. — Его взгляд был глубок и спокоен. Главный интендант постучал по столу и сказал с некоторой язвительностью:

— Мы можем продолжать?

Сирен посмотрела на сидевших перед ней людей. Со многими из них она танцевала, смеялась вместе с ними, их женами и дочерьми, делила с ними трапезу за столом у губернатора. Сам губернатор выказывал бесспорную склонность к ней. И, несмотря на это, они теперь смотрели на нее, словно она была чужой. Она чувствовала такое унижение, какого не испытывала в своем тюремном застенке. Словно для этих людей она перестала существовать как личность, а превратилась в проблему, которую нужно было решить с наименьшими хлопотами и неприятностями.

Это разозлило ее. Перемена пошла на пользу. Она расправила плечи.

— Эта женщина, — сказал Рене, — Сирен Нольте. Есть основание считать, что она является руководителем данной системы контрабанды. Перед вами, джентльмены, находятся счетные книги с записями, сделанными ее рукой.

Пьер подался вперед, волоча цепи.

— Это обвинение нелепо!

Рене не обратил на него внимания.

— Ее видели за активными переговорами с капитаном Додсвортом, английским капитаном корабля «Полумесяц», как мы слышали от свидетеля Туше. Более того, уловка, позволившая осуществить похищение конфискованных товаров с королевского склада, носит отпечатки женской руки, и, вероятнее всего, это ее рука, она отдавала приказания, как слышал лейтенант, который чуть не поймал ее в ту ночь. Я утверждаю, что ее правильно называют госпожой контрабандисткой, что именно ею она и является и как таковая должна быть наказана по всей строгости закона, чтобы люди не думали, будто это легкий путь к богатству.

Что делал Рене? Он лучше всех присутствующих знал, каково было ее положение у Бретонов, и как раз о том, насколько успешной оказалась ее торговая затея с английским капитаном. Неужели то, как она ушла от него, настолько задело его гордость, что ему требовалось отомстить, увидеть, как ее спихнут на самое дно? Или он вел игру посложнее?