Все мертвые обретут покой - Джон Коннолли

В один из воскресных дней нам с Кларенсом все особенно наскучило и надоело, и мы, сидя на стене у наполовину отстроенного бара Папаши Хелмса, методично разбили все окна, швыряя камни в новые рамы. А в довершение разгрома мы взяли выброшенный туалетный бачок и втащили его через большое арочное окно в глубине строения, которое должно было, по замыслу Папаши Хелмса, перекрывать бар, как веер.

Я не видел Кларенса и не задумывался о последствиях нашего хулиганства. Но как-то вечером, когда мы с приятелем шли по улице, поливая купленное из-под полы пиво, нас схватили трое подручных Хелмса и поволокли к черному кадиллаку «эльдорадо». На руках щелкнули наручники, нам залепили рты, а глаза завязали грязными тряпками, после чего нас затолкали в багажник, заперли там и куда-то повезли. Мы лежали, прижатые друг к другу, и я чувствовал исходивший от Кларенса кислый запах пота, думаю, что от меня несло не лучше.

Но в багажнике пахло не только бензином, ветошью и потом двух подростков. Там воняло человеческими экскрементами, мочой и рвотой. Это был запах страха неотвратимой смерти, и я догадался, что мы далеко не первые, кого везли в багажнике этой машины.

В темноте казалось, что время остановилось, и я не мог определить, долго ли мы ехали, но наконец машина остановилась. Багажник открыли, и звезды засияли над нами, как обещание рая. Слева доносился шум прибоя, и воздух был соленый на вкус. Нас вытащили наружу и поволокли через кусты и дальше по камням. Я почувствовал под ногами песок, сзади захныкал Кларенс, но, может быть, я слышал не его, а собственные всхлипывания. Нас швырнули лицом в песок. Чьи-то руки рванули на мне рубашку, потом с меня сорвали остальную одежду от пояса и ниже. Я пытался вырваться, но меня сильно ткнули кулаком в поясницу, и я утих. С глаз моих сорвали тряпку, и я увидел, что надо мной стоит Папаша Хелмс. За ним виднелся силуэт массивного здания: это была гостиница «Блэк-Пойнт». Мы оказались за пределами Скарборо, на Западном берегу у залива Проутс Нэк. Если бы я мог повернуться, то увидел бы огни Оулд-Огард-Бич. Но как раз повернуться-то я и не мог.

Папаша Хелмс держал в обезображенной руке сигару и усмехался, глядя на меня. Его усмешка напоминала отблеск света на лезвии клинка. На нем был белый костюм-тройка. По жилету к золотым часам вилась змейкой золотая цепочка, у ворота белой рубашки — белый в красный горошек галстук-бабочка. Рядом со мной шаркал по песку, пытаясь подняться, Кларенс Джонс, но один из людей Папаши Хелмса, свирепый светловолосый громила по прозвищу Тигр Мартин, поставил ногу ему на грудь, и Кларенс снова оказался на песке. Я заметил, что его не раздели, как меня.

— Ты внук Боба Уоррена? — спросил Папаша Хелмс.

Я кивнул. Мне в нос набился песок, и я не мог вздохнуть полной грудью.

— А знаешь, кто я? — продолжал допрос Папаша Хелмс, пристально глядя на меня.

Я снова кивнул.

— Нет, не думаю, что ты знаешь, парень. Если бы ты знал, кто я такой, ты бы не устроил у меня погром. Конечно, если ты не круглый дурак, а это еще хуже, чем незнание.

На короткое время он перевел взгляд на Кларенса. И мне показалось, что я уловил в его глазах искру жалости. Кларенс был глуп, сомневаться в этом не приходилось. На короткое мгновение я посмотрел на Кларенса другими глазами. Мне вдруг показалось, что он один здесь чужой, а мы все пятеро — одна шайка и хотим сделать с ним что-то очень страшное. Но я не был с Папашей Хелмсом, и мысль о том, что должно произойти, вернула меня к действительности. Я кожей чувствовал песок и наблюдал, как Тигр Мартин вышел вперед с тяжелым на вид черным мусорным мешком. Он посмотрел на Папашу Хелмса, тот кивнул, и на меня вытряхнули содержимое мешка.

Там оказалась земля, но в ней кое-что еще: я почувствовал на себе тысячи лапок. Насекомые заползали мне в волосы, бегали по ногам, в паху. Он обследовали каждую складку, каждый изгиб моего тела. Я почувствовал их на веках крепко зажмуренных глаз, и тряхнул головой, стараясь сбросить. А потом они начали меня кусать. Я ощущал булавчатые уколы на руках, веках, ногах, даже пенисе — это перешли в наступление безжалостные муравьи. Они забрались ко мне в нос, и я чувствовал их укусы и там. Я извивался ужом, пытаясь задавить как можно больше маленьких мучителей, но с таким же успехом можно было стараться по песчинкам убрать с пляжа весь песок. Обливаясь слезами, я лягался, крутился, вертелся, а когда решил, что мне пришел конец, рука в перчатке ухватила меня за ногу и потащила к кромке воды. Мне освободили руки, и я ринулся в волны прибоя. Искусанное свирепыми муравьями тело так сильно чесалось и зудело, что в спешке его почесать я рывком отодрал от губ пластырь, не обращая внимания на боль из-за содранной кожи. Я окунулся с головой в набежавшую волну, но и тогда еще мне казалось, что крошечные существа продолжают суетливо бегать по моему телу, награждая напоследок укусами. Я кричал и плакал от боли и испуга. Мне было стыдно, больно, обидно и страшно, а вдобавок к этому чувствовал злость.

И потом еще, спустя несколько дней, я находил в волосах дохлых муравьев. Некоторые превышали по величине ноготь моего среднего пальца. Это были огненные муравьи, и у них были зазубренные загнутые вперед жвалы, похожие на клешни, чтобы захватывать кожу. Тело мое покрылось волдырями, похожими на бугры, уродовавшие кожу Папаши Хелмса, а ноздри внутри распухли и болели.

Я с трудом выбрался из воды на песчаный берег. Люди Папаши Хелмса ушли к машине, и у воды остались только мы с Кларенсом и Папаша Хелмс. Кларенса никто не тронул. По выражению моего лица Папаша Хелмс понял, что я обо всем догадался. Он усмехнулся, попыхивая сигарой.

— Мы разыскали твоего дружка прошлой ночью, — он положил толстую, воскового цвета руку на плечо Кларенса. Кларенса передернуло, но с места он не двинулся. — Он все сам выложил, нам не пришлось даже на него нажимать.

Мне вдруг стало так горько и больно из-за предательства друга, что на какое-то время я забыл об укусах, зуде и оставшемся ощущении бегающих по телу насекомых. Я посмотрел на Кларенса Джонса уже совсем по-другому, глазами взрослого человека. Он стоял, обхватив себя руками, и мелко дрожал, а в глазах отразилась душевная мука. Мне хотелось его возненавидеть, этого добивался и Папаша Хелмс, но вместо ненависти, я чувствовал пустоту в душе и даже нечто похожее на жалость.

А еще схожее с жалостью чувство испытывал я к самому Папаше Хелмсу, с его уродливой бугристой кожей и обвисшими складками жира. Ему пришлось наказывать мальчишек за разбитые стекла, но наказание было не только телесным, оно разрывало соединявшие их узы дружбы.

— Сегодня, парень, ты получил два урока. Во-первых, ты будешь помнить, что со мной шутить нельзя. А, во-вторых, узнаешь кое-что о дружбе. Настоящий твой друг — ты сам, потому что другие в конце концов предадут тебя. В конечном итоге мы все остаемся одни, — он повернулся и заковылял к машине через дюны и песчаный тростник.

Они уехали, оставив нас одних. Моя изорванная одежда намокла от соленой воды. За всю обратную дорогу мы не сказали друг другу ни слова, даже расставаясь у ворот дедушкиного дома. Кларенс ушел в ночь, и стук подошв его дешевых пластиковых сандалет четко отдавался в темноте. Этот случай разлучил нас навсегда. Я вычеркнул его из своей жизни и перестал думать о нем, а спустя пятнадцать лет он погиб, защищая от грабителей склад компьютеров в Остине, где работал охранником.