Девочка с медвежьим сердцем - Фрэнсис Хардинг

Гризхейз, неуязвимый Гризхейз, вечная твердыня с вплавленными в стены веками, неприступная скала в мировой реке. Их тюрьма. Их враг. Их убежище. Их дом.

Гризхейз горел.

– Значит, мир гибнет? – хрипло выдавил Джеймс.

Мейкпис подошла ближе, обняла его покрытой синяками рукой и крепко сжала.

– Да, – кивнула она.

– Что мы будем делать?

– Пойдем куда глаза глядят. Отыщем еду и ночлег, а завтра проделаем то же самое. Мы выживем.

Миры иногда умирают. Мейкпис давно это знала. Знала с ночи восстания и смерти матери, когда ее собственный мир тихо и окончательно превратился в пыль.

Один из псов зарычал на кого-то в глубине рощицы. Мейкпис вскочила и тут же увидела маленький силуэт, пробиравшийся через подлесок, и яркие белые полосы на острой мордочке. Барсук направлялся по своим делам, словно в мире вовсе не было войн.

Мейкпис зачарованно наблюдала за зверьком, вспоминая все, что узнала о барсуках в книге о животных из библиотеки Гризхейза. Барсук, передние ноги которого длиннее задних, чтобы легче было ходить по косогорам…

… Но на самом деле это не так. Когда зверь попал в полоску солнечного света, Мейкпис ясно увидела, что его короткие крепкие лапки были одинаковой длины.

Возможно, ни одна из старых истин теперь истиной не является. Мир должен быть абсолютно новым, со своими правилами. Мир, в котором у барсуков одинаковые ноги, пеликаны не кормят птенцов собственной кровью, в голове у жаб не бывает драгоценных камней, а медвежата при рождении уже имеют форму тела. Мир, в котором замки могут гореть, а короли – умирать и ни одно правило не может быть нерушимым.

– Мы выживем, – повторила Мейкпис уже тверже. – И попытаемся придать форму новому миру, пока он еще мягок. Если же не мы, значит, это сделают другие.

Гораздо позже один из листков новостей рассказал им историю падения Гризхейза.

Взрыв посреди ночи объяснили небрежным хранением пороха слишком близко к стенам. Когда настал рассвет, с укреплений Гризхейза уже свисали белые полотнища, сигналя о готовности вести переговоры. Из ворот вышел человек по имени Кроу, которому было поручено обсудить условия капитуляции. Командир осаждавших позволил всем гражданским лицам покинуть дом и даже взять с собой провизию и вещи. В мирные времена он слыл человеком добрым, а осада была сравнительно недолгой. Его военное рвение еще не успело перерасти в ненависть к врагу.

Парламентские силы, взявшие Гризхейз, едва успели обшарить дом, прежде чем пришло известие, что большая армия роялистов во главе с сэром Мармадьюком находится меньше чем в дне пути от дома. Командиру предстояло принять тяжелое решение, и сделать это надо быстро. В этом случае было лучше поджечь дом, чтобы никто больше не смог им пользоваться, чем рисковать, что войска короля снова засядут в крепости, пусть и частично взорванной.

В листке говорилось, что при виде дома предков, охваченного пламенем, сердце сэра Мармадьюка «разбилось». Он отказался надеть защитную куртку из бычьей кожи, повел в бой кавалерию и сражался как безумный.

Потом обе стороны высоко отзывались о его храбрости. Впрочем, мертвых восхвалять легче, чем живых…

Не обо всех битвах рассказывалось в листках, и не во всех участвовали целые армии, командиры с орлиными взглядами не вели в них выстроенные по ранжиру полки. Шли месяцы, а мира все не было. Иногда происходили великие сражения, которые, по мнению всех, решили бы исход войны. Но почему-то ничего не решалось.

Люди – странные, умеющие приспособиться ко всему животные и рано или поздно привыкают к чему угодно, даже к невозможному или невыносимому. Немыслимое со временем становится нормальным.

Обитатели лесной деревушки очень обрадовались появлению человека, умеющего перевязывать раны. На них напал вооруженный отряд, солдаты которого носили кушаки. Гремели выстрелы, кое-где шла рукопашная. Наконец жители деревни спрятались в церкви и швыряли булыжники в незваных гостей, пока те безуспешно пытались поджечь здание. После их ухода все дружно гадали, были это наемники, разбойники или шайка дезертиров-мародеров.

Селяне могли отплатить Мейкпис и Джеймсу только тем, что предложили крышу над головой, еду и кости для собак, и это было принято с благодарностью. Говорил в основном Джеймс. Он был достаточно представителен даже в роли бродяги.

– Как подумаю о гонорарах, которые когда-то получал… – пробормотал доктор Квик, когда последний пациент Мейкпис вышел из комнаты с чистой полотняной повязкой на голове.

И все же жалобы доктора по этому поводу слышались все реже. Возможно, богатые пациенты были не так благодарны, как бедные жители бедной деревушки.

– Ты, как всегда, сентиментальна, – буркнул доктор.

– Это не сантименты, а здравый смысл, – ответила Мейкпис, отмывая руки. – Нам нужно где-то остановиться на несколько ночей.

– Ну да. У тебя есть хорошие, веские причины помогать этим людям. Как всегда, – съязвил доктор. – Кстати, я рассказывал тебе о хирурге, которого знал еще до войны? Он был восходящей звездой, а гонорары ему платили большие, выше, чем у многих опытных врачей. Но однажды под его ножом умер ребенок – маленькая дочь его лучшего друга. После этого с ним что-то произошло. Он не мог никому отказать.

Доводил себя до изнеможения, лечил всех подряд. Даже когда надежды получить плату не было. И он всегда приводил логичные, разумные причины, почему в его интересах лечить бесплатно. Так и не признался, что пытался спасти всех, чтобы унять боль от этой потери.

– Он когда-нибудь обретет покой? – спросила Мейкпис, прекрасно понимая, на что намекал доктор.

– Кто знает? Насколько мне известно, он по-прежнему жив. Возможно, когда-нибудь обретет. Ну а пока что глупец спас уже множество жизней.

– Будете сегодня вести записи? – спросила Мейкпис.

– Если найдутся время и бумага.

Всякий раз, когда представлялась возможность, Мейкпис выменивала бумагу. Зачастую она обходилась дешево и была исписана только с одной стороны, но это позволяло доктору записывать свои открытия и теорию военной хирургии.

Вскоре после падения Гризхейза Мейкпис тоже написала два письма. Первое было отослано Чарити Тайлер в Норвич. В пакет был вложен молитвенник ее брата, в письме сообщалась печальная весть о его смерти. Там говорилось, что он хотел помириться с кузеном и положить конец вражде и что он всем сердцем любил сестру. Мейкпис сочла нужным рассказать, что Ливуэлл помог взорвать стены роялистской крепости и покончить с осадой, которая могла стоить многих жизней. Она не упомянула лишь о том, что все это произошло после его смерти.

Мейкпис была уверена, что Ливуэлл скоро исчезнет. Он стал гораздо спокойнее. Иногда она просыпалась и обнаруживала дыру в сознании, подобную выпавшему зубу.

– Я отполировал душу так чисто, как только мог, – признался он недавно, – и если останусь подольше, она снова покроется зазубринами.