Вышли из леса две медведицы - Меир Шалев

Человек ответил с такой силой и стремительностью, наличие которых в нем нельзя было заподозрить, судя по его виду. Вцепившись руками в спину Эйтана, он стал колотить его ногами по ногам и попытался боднуть в лоб и в лицо своим затылком. Но Эйтан еще сильнее сжал объятья, и человек понял, что этот захват — нечто большее, чем просто силовой прием. Его движения стали судорожными. Потом он услышал, как трещат его ребра — два сломанных ребра. Эйтан тоже услышал этот хруст и слегка ослабил хватку.

— Видишь, — сказал он, — никакого шума. Никаких выстрелов. Никто ничего не слышит. А если кто-нибудь увидит нас издалека, то подумает, что я очень тебя люблю.

Человек глубоко втянул в себя воздух. Сломанные ребра укололи его легкие, и он готов был вскрикнуть от боли, но в эту секунду Эйтан снова стиснул его в руках и на сей раз в полную силу.

— Я дал тебе вдохнуть немного воздуха, — сказал он, — чтобы ты успел перед смертью услышать несколько важных вещей.

Лицо человека побагровело, глаза вылезли из орбит. Он понял, что сейчас произойдет, и его охватил страх смерти. Не страх смерти от потери крови и не страх смерти от жажды или голода, а самый первозданный из всех видов страха — страх удушья.

— Это месть, — сказал ему Эйтан, приблизив рот к его уху. — Я убиваю тебя из мести за старика, которого ты убил здесь вчера камнем.

Он снова ослабил свои объятья. Человек втянул воздух в мучительном судорожном усилии и простонал:

— Можно договориться. Скажи, чего ты хочешь…

Но тут его лицо из багрового сделалось фиолетовым и глаза вылезли еще больше, потому что Эйтан опять сжал руки.

— Я хочу, чтобы ты умер с сознанием того, что это тебе положено, и с пониманием, что ты идиот.

Он снова немного отпустил, и человек простонал:

— Он сам упал и сломал себе шею…

Эйтан снова стиснул руки.

— Это месть, — повторил он, вдавив подбородок в шею человека в шляпе, и его губы прошептали тому в ухо: — Вы приходите сюда, мерзавцы, и думаете, что все тут знаете. Но у этого места есть свои порядки и своя логика. Тут живут другие люди, и тут у каждого камня есть сторона темноты и сторона света. И если такие идиоты, как ты, кладут камень темной стороной вверх, то полицейские, возможно, этого не заметят, но мы тут заметим легко.

И снова сжал. На этот раз — со всей силой, которая накопилась в нем за двенадцать лет молчания и каторги.

Человек в шляпе хотел было крикнуть и взмолиться, но не мог ни вдохнуть, ни выдавить звук из горла. Лицо его почти почернело, и кровь уже лилась из носа. Только один, последний вопрос еще пылал в его мозгу: «Откуда у этого парня такая сила и такая преданность?» В его легких уже не оставалось воздуха. Его руки обессилили от беспомощных ударов. Брюки намокли от мочи. Только ноги все еще продолжали дергаться в последних судорогах. Эйтан сжимал его еще несколько минут, а потом, все так же прижимая к груди человека в шляпе с болтающимися в воздухе ногами, понес его к пещере за поворотом вади. Когда он разомкнул свои смертельные объятья над колодцем в пещере, мертвое тело со стуком упало вниз, прямо на труп козы, брошенный туда накануне.

Он вернулся к харуву, взял шляпу и сумку убитого, опять вошел в пещеру и спустился в колодец. Там он разбил его мобильник, бросил осколки на мертвое тело, положил шляпу и сумку ему на грудь и забрал его кошелек. Покрыв труп камнями, он вытащил из-под него и положил сверху мертвую козу. Потом вышел из пещеры и поднялся к харуву. Снова проверив, что не оставил никаких следов, он поднялся к своему фисташковому дереву.

Лежавший под деревом снайпер извивался там, пытаясь освободиться от стягивавшей его голову рубашки. Эйтан встал над ним:

— Успокойся. Тебе не стоит меня видеть. Это тебе не на пользу. — Он наклонился и похлопал его по плечу: — Твой босс уже на том свете. Я думаю, ты сумеешь как-нибудь докатиться до дороги, а по пути успеешь придумать подходящую историю, чтобы рассказать ее тому, кто тебя подберет.

Он порылся в его карманах, взял оттуда связку ключей, вытащил затвор из его винтовки, а потом стал собирать свои вещи, вычеркивая один за другим пункты на вынутой из кармана бумажке. Потом снял с обрубков веток кусочки зеленой клейкой ленты, положил их в рюкзак, завернул «маузер» в одеяло и, перевязав его, взвалил на плечо.

Когда он вышел на дорогу, пикап стоял на том же месте, где он оставил его накануне. Он снял с него полотнище и положил в ящик. Потом отогнал пикап на боковую тропу, взял грабли, стер следы, которые не заметил во вчерашней темноте, сел в машину, снял овечьи туфли и выехал на дорогу, ведущую к мусорной свалке.

Там он остановился, поднял валявшуюся на земле тряпку, вытер ею затвор М-16 и зашвырнул его и связку ключей подальше от дороги. Кошелек, полотнище, куски клейкой ленты и овечьи туфли бросил на кучу мусора, приготовленную к сожжению, осторожно плеснул на них немного солярки из своей запасной канистры и поджег. Заметив на своей рубашке пятна крови, он снял ее и тоже швырнул в огонь, подождал, пока все сгорит дотла, а потом пошел к машине, натянул на себя майку, лежавшую в кабине, и сел за руль.

Он выехал с другой стороны свалки на дорогу, ведущую к банановым и авокадовым рощам соседнего кибуца, и двинулся по ней медленно, чтобы не поднимать пыль и не привлекать к себе внимания. И вдруг почувствовал, что насвистывает. Сначала с трудом, потому что вот уже двенадцать лет не складывал губы на такой манер — ни для свиста, ни для поцелуя, ни для произнесения звуков речи, — но уже через несколько минут его свист стал более уверенным и точным. Он проехал рощи, тянувшиеся за оградой, потом еще несколько километров полевыми дорогами и только тогда снова поднялся на мощеную дорогу и прибавил скорость.

На его лице появилась улыбка. Третья за последние сутки. Она тоже была кривоватой — улыбка губ, забывших и это занятие, — и все же это была улыбка. Он сделал то, что должен был сделать. Может быть, теперь станет немного легче, подумал он.

Двенадцать лет прошли и кончились, и еще один день ожидал его впереди — день похорон дедушки Зеева. День, когда он попрощается со своим старым и самым лучшим другом, за которого только что отомстил. День, когда он в первый раз придет на кладбище мошавы и увидит там памятник своему сыну.

1

Однажды вечером, через несколько месяцев после дедушкиных похорон, мы сидели вчетвером, Довик и Далия, Эйтан и я, и ели салат, приготовленный Далией, и яичницу Эйтана, и маслины, которые засолил и оставил нам в наследство дедушка Зеев. И Далия, именно она, вдруг сказала:

— Может быть, сейчас, когда он уже умер и уже ясно, что он не вернется, мы наконец поломаем этот его старый сарай, который уродует нам весь двор?

— Ты права, — сказала я, чуть не в первый раз за все время, что я ее знаю, и, повернувшись к Довику, повторила: — Твоя жена совершенно права. Давно пора снести эту развалюху.