Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

– Меня зовут Рагнвальд сын Сигтрюгга, я вождь этой дружины, мой род правил в Южной Ютландии – это за морем, – объявил он при посредничестве Прибины. Сам Рагнвальд мог сказать несколько слов на языке вендов, который понимали и кривейти, но для такой сложной речи требовался толмач. – Скажите, далеко отсюда до Пути Серебра?

Кривичи не сразу поняли, о чем он.

– Это где русы с Ловати на Днепр ходят? – догадался наконец Яробор. – Не так далеко. До Витьбеска дней пять езды, а там уж русы сидят, это город их.

– Это уже те самые русы, которые владеют Альдейгьей, а на юге – Кенугардом?

Не сразу собеседникам удалось разобраться, что как называется.

– Леший поймет! – хмурился Воидар. – И на Ильмене вроде русы сидят, и на полуденной стороне, слышно, до самого моря Греческого русы, а какие те, какие эти – мы не ведаем.

– Но между этим городом и тем, где русы, уже больше нет других конунгов?

– Святослав киевский с той стороны пришел. Не слышно, чтобы там еще какие князья жили.

– Он вернется, – мрачно предрек Яробор. – Обещал прийти и войско привести. Да опоздал вот.

– А я что говорил? – Рагнвальд обернулся к своим хёвдингам, недоверчиво взиравшим на угрюмых мужиков в потрепанных, порой со следами крови грубых рубахах. Не очень-то это походило на шелковые одежды, которые берут в городах Страны Франков или в Бретланде. – Они ждали самого конунга Кенугарда с войском, и если бы мы не поспешили, править здесь мог бы он. Прибина, спроси: они подвластны конунгам Кенугарда?

– Раньше не были, – ответил Воидар. – А нынче… Святослав хотел дань брать взамен за оборону. Уж видно, отказались от нас боги, нынче судьба наша такая – под какой ни то русью быть. Одни с восхода, другие с захода – кто вперед успел… чтобы вас всех леший взял!

– Теперь я все понял, – кивнул Рагнвальд. – Слушайте, что я вам скажу. Ваши конунги погибли, и дальше я стану вашим конунгом. У вас есть выбор: если вы не желаете повиноваться мне, то вы, ваши жены и дети будут проданы в Витибески, кроме тех, кого я отдам в награду моим людям. Или вы признаете меня, и тогда я буду править этой землей по тем же обычаям и порядкам, что ваши прежние конунги. Стану брать с вас такую же дань, как брал Всесвити. Но конунгам Кенуграда мы никакой дани платить не будем.

Полочане молчали, слишком подавленные всем произошедшим и даже едва ли осознавшие предложенный выбор. Погибла земля полоцкая, что так, что этак! Огневались боги, отступились чуры, вон, уже чуж чужанин в князья хочет сесть.

– А чтобы все вышло совсем по обычаю, я возьму в жены ту девушку, дочь Всесвити, – продолжал Рагнвальд. – Это ведь его дочь от жены, не от рабыни, я так понял?

– Какой же рабыни? – подал голос Воидар. – Княгиня наша – хорошего рода, Будиславичей.

– Это ты про Звениславу говоришь?

– А у Всесвити несколько дочерей?

– Две.

– Которая из них старше?

– Звенислава и старше.

– Значит, ее. У вас будет королева вашего рода, она поможет мне править по обычаю и расскажет все порядки. Вы можете посоветоваться между собой, скажем, до завтра. А завтра объявите мне ваше согласие.

Рагнвальд приподнял руку, давая понять, что все сказал. Хирдманы повели полочан из обчины. А Рагнвальд еще немного посидел и послал за Звениславой.

* * *

К тому времени жена и дочери едва закончили обмывать и одевать тело Всесвята. Теперь оно лежало на лавке в бане, и старая одежда, которую пришлось разрезать, чтобы снять, валялась на влажном дощатом полу. Всего лишь вчера Всесвят мылся здесь, дабы очиститься перед походом. Пропыленные, забрызганные кровью тряпки были словно смятая скорлупа земной жизни, из которой вылетела птица-душа.

На полу лежали и другие тела: Богуслава, Радима, Гудимы. Горислава и обе дочери, с ними еще кое-кто из женщин, в том числе жена, дочь и снохи Богуслава, все в вывернутых наизнанку одеждах, сидели на лавках, не решаясь встать и куда-то выйти: казалось, присутствие мертвого князя и других мужчин дает им хоть какую-то защиту. В ужасе они ждали грабежей, насилия, разорения и огня, но ничего такого не происходило. Русы осмотрели все помещения, отыскивая вооруженных мужчин, потом разложили костер на дворе, зарезали несколько овец, стали обжаривать мясо и варить похлебку в огромном походном котле. С луговины поднимались дымы таких же костров: русов явилось так много, что в Полоцк даже зайти могли лишь приближенные их вожака. Княгиня горестно качала головой, шепча про себя: да если бы знать, что их и впрямь такая туча! Но кто же знал? Ранее на Полоту не приходили такие сокрушительные вражьи силы: киевских и ладожских русов не привлекал глухой угол, откуда путь лежал только к сердитой голяди, а набеги особо удалых летигольских вождей полочане отбивали – на это сил хватало. Теперь же к ним явилась такая мощь, что вспоминались сказания о Змее Горыныче.

В баню через открытую дверь заглянул какой-то рус. Тот самый, который спрашивал, это ли Полоцк.

– Где ест Висисвити дочи? Ты еси! – окинув сидящих женщин взглядом, он указал на Звениславу. – Ходити за мне.

Сидящие переглянулись; княгиня сделала движение, будто хотела встать, но Прибина прошел в баню и взял Звениславу за руку:

– Не та. Эта. Пойдем.

Она вырвала руку, но поднялась. Прибина привел ее в обчину: теперь там оказалось полно русов. Они сидели за длинными столами, висел гул оживленных голосов. Под кровлей старой полоцкой палаты по-хозяйски свободно звучала чужая речь: счастье дедам, что не дожили до этого! Перед многими стояли миски с дымящимся варевом, носился запах мясной похлебки. Звениславу замутило: она с утра ничего не ела, но от всего пережитого мысль о еде вызывала тошноту. Зато хотелось пить, но, о боги, она не могла сообразить, где и как взять глоток воды в своем родном городце! В собственном родном доме!

Рус привел туда, где обычно сидел отец, и у Звениславы острой болью защемило сердце: на княжьем месте сидел тот беловолосый, на которого она набросилась над отцовым телом. Теперь он был без шлема, она ясно видела его лицо, и в ней снова вспыхнуло негодование. Уже на чужом месте развалился! Едва кровь Всесвятова остыла… Вспомнилась рана с бледными краями, с которой они смыли засохшую кровь, и заломило брови. Чувствуя, что сейчас разревется, Звенислава больно закусила губу. Ни за что она не будет плакать перед этим гадом ползучим. Не дождется!

Отчетливо помня их первую встречу, она невольно взглянула на свои дрожащие руки – теперь чистые и еще немного влажные. Но она хорошо помнила то ощущение – грязи и засохшей крови.

Рагнвальд тоже посмотрел на ее ладони, вспомнил, как они ударили о его грудь. Захотелось прикоснуться к этому месту, словно проклятие можно стереть. Но он сдержался.

– Садьись. – Он кивнул ей на ближний край скамьи.

С гордым видом Звенислава подошла и села. Это, в конце концов, ее собственный дом и ее собственная лавка!