Моя война с 1941 по 1945 - Алексей Фёдоров

– Тихо, ребята, власть не наша. А вы, – она обратилась к полицейскому по-французски, – зря пускаете в ход кулаки. Он, – указала она пальцем на Костю, – не враг и не фашист, а просто вор и достоин жалости.

Полицейский недружелюбно ответил в том духе, что частная собственность священна, неприкосновенна, и что мы, русские, не понимаем этого…

Судьба Кости мне неизвестна. Но теперь я предполагаю, что инцидент с Костей, связь Алисы и Валерия с французом-ворюгой, который толкнул на преступление Костю, да и весь наш отряд водил на незаконную реквизицию ценностей, заставил Алису быстрее покинуть Гре и вместе с отрядом перебазироваться в город Нанси. Опять же, Алиса и Валерий почему-то не пошли на митинг, который был главной целью нашей поездки в Гре, и отправились в отряд, оставив меня представительствовать на митинге.

Около мэрии на деревянной, наспех сколоченной трибуне я стоял с автоматом на груди среди представителей французских внутренних войск, военных и «отцов города». Речь перед многочисленными собравшимися горожанами держал мэр Гре. Я плохо его слушал, размышляя о том, почему Алиса и Валерий не пришли на митинг (теперь-то мне понятно – она боялась возможных слухов о нашей «антиколлаборационистской» деятельности). И вдруг сосед подтолкнул меня к барьеру и кивнул на мэра. Я прислушался. Мэр говорил о нашем отряде, указывая на меня пальцем. Из всего сказанного я понял, что «…благодаря сражению, которое вели русские в Анжери, Гре был освобожден на несколько дней раньше, так как державшие фронт немецкие подразделения, услышав артиллерийскую канонаду в тылу, испугались окружения и начали отходить. Спасибо русским!» И мэр протянул мне руку. Кровь прилила у меня к лицу, когда я с благодарностью жал руку мэра. А в это время стоявший рядом военный снял со своей груди орден Почетного легиона и повесил его мне. Собравшиеся бурно аплодировали.

После митинга я пил с представителями других отрядов за победу, за дружбу, за Сталина, де Голля. Один из руководителей французских внутренних войск сказал мне, что Алиса должна вместе с ним оформить на всех русских партизан документы. Позже, когда я передал это Алисе, она отказалась что-либо делать, заявив, что мы получим документы в Нанси. В результате наградные документы получили я – по ним в 1962 году мне вручили орден «Боевой крест» и партизанскую медаль – и Валерий. Он свои наградные бумаги послать в Париж побоялся. Хотя мне сказал, что послал, но они, очевидно, затерялись на почте. В 1972 году я увидел фотографию его наградного документа в книге «Против общего врага». Так он и остался без орденов.

Теперь о главном эпизоде, который потряс всех нас и остался у меня в памяти навсегда.

К нам приехал пастор из Анжери и сообщил, что он описывает историю боя за Анжери, а поскольку наш отряд – главное действующее лицо, то он хотел бы поговорить со всеми нами и с каждым в отдельности. Он провёл у нас целый день, расспрашивал всех по очереди, записывал, обедал с нами и только поздно вечером мы проводили его в Анжери.

Он нам и поведал героическую историю нашего Гриши:

– В воскресный день 10 сентября должна была состояться служба в церкви, на которую обычно приходят жители Анжери, Савиньи, Ини, Сите, но по известным вам причинам она не состоялась, вернее, была прервана приходом немцев. Я находился в церкви, когда вошли два немецких солдата и вежливо попросили меня проследовать за ними. Я не стал спрашивать, куда они меня ведут.

А они привели меня в дом кузнеца, где находились офицеры. На лавке лежал полковник с покрытой белой салфеткой головой, и я подумал, что мне придется служить молебен по покойнику. Но старший из офицеров – майор – обратился ко мне со словами:

– Пастор, пройдите, пожалуйста, в другую комнату.

Я последовал за ним и увидел такую картину, что содрогнулся. На полу лежал человек с нарукавной повязкой. Вся его одежда была в крови, лицо нельзя было узнать – так он был избит, на полу была кровь, стены тоже забрызганы кровью. Я догадался, что это русский партизан, живший у кузнеца.

Я не раз видел его в деревне и узнал по одежде и светлым волосам. Поняв, что наступает его смерть, я ещё до слов майора начал молиться за спасение души вашего Гриши.

– Пастор, этот бандит убил нашего командира, через несколько минут мы его повесим, но я верующий человек, и если этот русский хочет исповедоваться перед смертью, то прошу вас…

Офицер говорил по-немецки, но я хорошо знаю этот язык, и ответил ему, что если русский партизан согласен исповедоваться, то я готов.

– Не партизан, а бандит, пастор, действуйте…

Я встал на колени с левой стороны Гриши и сказал:

– Сын мой, если желаешь исповедоваться, то я готов принять твою исповедь.

Глаза его были закрыты, хриплое дыхание вырывалось из груди. Он молчал.

Я повторил свой вопрос. Глаза Гриши медленно открылись, и он, вначале тихо, а затем громче, на немецком языке сказал:

– Не надо исповеди отец, я неверующий, а исповедь им нужна, как продолжение допроса.

Упираясь руками в пол, он начал приподниматься, я помог ему сесть. Он тяжело дышал и не мог говорить. Я сказал:

– Сын мой, ты скоро закончишь свой жизненный путь, и как бы тебе ни безразлична была вера в Бога, я молюсь за спасение твоей души.

– Спасибо, отец, я скоро умру, я слышал, что меня должны повесить, но помните, подлецы, – обратился он к майору, – что за мою смерть вам отомстят восемьсот русских партизан.

Закончив говорить, он плюнул кровью в сторону майора и упал на пол.

Два палача-солдата стали бить Гришу ногами, я пытался их остановить, но майор вывел меня за локоть в другую комнату. Лицо его было бледно. Он проговорил сквозь зубы:

– Восемьсот русских бандитов! И ваша деревня их кормила и поила, вы за это еще заплатите. Идите!

Я направился к двери, поняв, что цифра «восемьсот» испугала офицера. Я знал, что вас гораздо меньше: Гриша перед смертью решил помочь вам… Не успел я взяться за ручку двери, как автоматные очереди известили, что вы вступили в бой.

Офицеры оттолкнули меня от двери и выбежали из дома.

Я хотел вернуться к Грише, но солдат преградил мне путь и указал на дверь. Благословив Гришу через стену, я вышел из дома, но не на улицу, где шёл бой, а в огород и направился в церковь, где молился до конца боя за спасение души героя Гриши и за вашу победу.

После боя за мной опять пришли солдаты и повели меня исповедовать девять наших жителей во главе с мэром (пастор перечислил фамилии), которых расстреляли у реки.

Пастор рассказывал подробнее, чем я сейчас излагаю, а мы все, не стесняясь, плакали.

Мы поняли, какую поддержку оказал нам перед смертью Гриша. Цифра 800 сдерживала немцев, и это позволило нам вести бой в течение 8 часов. Если бы немцы знали, что нас всего около полусотни, они выбили бы нас из Анжери в первую же свою атаку.

Затем пастор поведал о своём разговоре с дочерью кузнеца, которая рассказала ему о действиях Гриши при появлении немцев в деревне.