Мечта для нас - Тилли Коул

– Сердце… – Она улыбнулась так широко, как только могла, лицо ее озарилось надеждой.

– Знаю, малышка, – сказал я, заставляя себя улыбнуться.

– Я выживу, – выдохнула девушка, и в ее тихом шепоте было больше решимости, чем в ином крике. – Ради нас…

Я зажмурился и прижался лбом к ее груди. Слушая биение уставшего сердца, я вспомнил, как записал звук сердцебиения Истона.

Скоро его сердце будет биться в груди Бонни. Я поднял голову и впился взглядом в ее глаза. Я знал: когда она узнает правду, ее новое сердце будет разбито.

Вошли доктора. Я сжал лицо Бонни в ладонях и в последний раз поцеловал ее в губы.

– Я тебя люблю, малышка, – прошептал я.

Бонни повезли в операционную.

– Я тоже тебя люблю, – слабо прошелестела она.

Мистер и миссис Фаррадей шли за каталкой столько, сколько смогли. Наконец Бонни скрылась за двойными дверями, а я, внутренне содрогаясь, смотрел, как Фаррадеи убиваются по сыну, которого только что потеряли.

Возможно, его сердце спасет жизнь их дочери.

Я рухнул на пол, привалился спиной к холодной стене и стал ждать. Я надеялся, что Бонни выживет. Потом меня охватил ужас, потому что я просто не представлял, как она пройдет через все это.

Один близнец умер, чтобы другой мог жить.

Мой лучший друг умер.

Девушка, которую я любил, сейчас боролась за жизнь.

А я ничем не мог ей помочь.

Кромвель

Я стоял и смотрел на нее сквозь стеклянную стену. Бонни снова подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. И все же я надеялся вопреки всему.

Потому что Бонни пережила операцию, к тому же врач сказал нам, что все прошло успешно. Вот только, глядя на лицо девушки, на ее закрытые глаза, которые, если верить докторам, должны были сегодня открыться, я понимал: все не так просто. Сегодня Бонни должна очнуться, и ей скажут, что сердце, так хорошо прижившееся в ее организме, принадлежит ее лучшему другу, ее брату-близнецу… Истону.

Я с силой провел ладонью по лицу и повернулся к сидевшим на диване родителям девушки. Они держались за руки, но на их лицах отпечатались тоска и горе. Все случилось так быстро. Слишком быстро. Смерть сына стала для них тяжким ударом, но в полной мере они осознали все только сейчас. Когда Бонни привезли из операционной, они плакали и с тех пор почти не разговаривали.

Я не представлял, что им сказать.

Лишь посмотрел на место рядом с собой – там должен был стоять Истон. При мысли о нем грудь сдавило стальным обручем. Я вспомнил, как впервые приехал в университет, и Истон взял меня под крыло. Он устроил мне длинную экскурсию по кампусу. Он рисовал яркие картины, но со временем его работы становились все темнее и мрачнее.

Меня охватило чувство вины. Я же видел, как блекли цвета на картинах Истона, но думал, что это из-за его сестры.

Полиция уже приходила. Смерть Истона квалифицировали как самоубийство, но мы и так об этом знали. Еще полицейские принесли письмо. Его нашли в машине Истона, и оно было адресовано Бонни. Миссис Фаррадей стиснула письмо в пальцах, словно оно могло вернуть ей сына.

Я вышел из больницы и достал пачку сигарет, но остановился, не закурив. Посмотрел в солнечное небо, на птиц – их звонкие трели проплывали у меня перед глазами горчично-желтыми вспышками, – на сухие листья, шуршащие бронзовым цветом, и бросил сигарету на землю. Потом подошел к урне и выбросил туда всю пачку.

Обессиленный, я опустился на ближайшую скамейку, и меня накрыло. Охватили настолько сильные эмоции, что я с трудом мог дышать. Хотелось бежать в музыкальный класс и излить накопившееся напряжение, однако стоило подумать о музыке, как я вспомнил о Льюисе. Пришлось напрячь все силы, чтобы побороть злость, грозившую меня уничтожить.

Появившийся в моем сознании музыкальный рисунок напомнил о том дне, когда я впервые играл на пианино, когда цвета указали мне путь. Сначала я слышал звуки скрипки, потом заиграла флейта, затем вступило пианино. Музыка рассказывала историю рождения музыканта, историю о том, как отец сидел рядом с мальчиком, поощряя его стремление. Вступила виолончель, и я словно увидел призрак своего отца. Я зажмурился, а история продолжилась.

Чья-то рука сжала мое плечо. Я вздрогнул и поднял глаза.

– Она очнулась, – сказал мистер Фаррадей.

Я сглотнул.

– Она знает?

Он покачал головой:

– Вечером ее отключат от системы искусственной вентиляции легких. – Он кивнул, демонстрируя силу духа, которой я так восхищался. – Очень скоро мы расскажем.

Я поднялся и следом за мистером Фаррадеем пошел в больницу, по коридору, ведущему к палате интенсивной терапии, где лежала Бонни. Вымыв руки, я вошел. Бонни смотрела на меня: в горле у нее была трубка, закрывавшая губы, и все же я увидел улыбку в ее глазах.

Она сдержала обещание: выжила.

– Привет, малышка. – Я крепко сжал ее пальцы, наклонился и поцеловал девушку в лоб. Губы у меня дрожали, я ненавидел себя за то, что знаю нечто, что может уничтожить мою любимую. Пальцы Бонни пожали мою руку в ответ. Я закрыл глаза, изо всех сил сражаясь с подступившими слезами. – Ты у меня такая храбрая, малышка, – сказал я, усаживаясь возле кровати. По щеке Бонни скатилась слеза.

Глаза девушки начали закрываться, усталость взяла над ней верх. Я сидел возле ее постели так долго, как только смог. Потом я остался в комнате ожидания, пока родители Бонни навещали дочь. Когда наступила ночь, врач выпроводил нас из палаты, чтобы отключить Бонни от аппарата искусственной вентиляции легких. Когда он наконец вышел, я почувствовал себя так, словно мне в грудь врезалось ядро. Следом за родителями девушки я вернулся в палату. Мама Бонни подбежала к дочери и нежно взяла ее за руки, отец подошел следом, я топтался позади.

Когда мистер и миссис Фаррадей отступили от кровати, Бонни улыбнулась мне. Она снова была подключена к каким-то аппаратам, но на ее лице сияла широкая улыбка. Я приблизился, затем поцеловал ее в губы. Она дышала очень неровно.

– Я люблю тебя, – прошептал я.

Бонни одними губами прошептала, что тоже любит меня. Взгляд ее снова обежал комнату. Сердце у меня колотилось, как отбойный молоток: я знал, кого она ищет. Девушка слегка нахмурилась, захлопала глазами, в глазах читался невысказанный вопрос.

Где Истон?

Мистер Фаррадей шагнул к кровати.

– Он не смог быть здесь, золотце.

Отец пытался оградить дочь от тревог, но его уловка не сработала. Бонни наблюдала за ним взглядом хищной птицы. Мистер Фаррадей погладил ее по голове, но Бонни уже смотрела на мать, бессильно обмякшую на стуле. Наконец девушка посмотрела на меня, и у нее задрожала нижняя губа. Мои руки, беспомощно висевшие вдоль тела, сами собой сжались в кулаки. Я чувствовал себя бесполезным, неспособным защитить любимую от горя.