Мечта для нас - Тилли Коул

Я сел на холодные доски причала и свесил ноги через край. Голова моя упала на грудь, и я дал выход накопившейся боли, потому что больше не мог копить ее в себе.

Бонни.

Мой папа.

Льюис…

Я запрокинул голову и стал смотреть на звезды. Еще никогда я не чувствовал себя таким бесполезным. Не следовало здесь сидеть, но больше мне было некуда идти.

Нет. Неправда.

Я поехал обратно в больницу. Когда я вошел в зал ожидания, Фаррадеи поглядели на меня. Они так и не ушли.

– Я ее не оставлю, – заявил я хрипло. Наверное, мой голос прозвучал как вопль отчаяния. Вероятно, я являл собой жалкое зрелище, потому что миссис Фаррадей встала, взяла меня за руку и усадила рядом с собой. Подошел Истон и тоже сел рядом. Сквозь застекленную противоположную стену была видна лежавшая на кровати Бонни, поэтому я полностью сосредоточился на ней. Вспомнив о звездах, которые недавно видел, я загадал желание: пусть Бонни выкарабкается.

Она мне нужна, и я просто не представлял, как буду существовать, если она исчезнет из моей жизни. Поэтому я сидел и ждал, ждал, что Бонни проснется. И каждый из нас – я в этом уверен – молился, чтобы нашелся донор.

Если Бонни умрет, мое сердце тоже остановится.

Бонни

Пять дней спустя

Непрерывный сигнал раздражал. Противный, ритмичный звук ввинчивался мне в уши. Хотелось еще поспать, но когда я попыталась перевернуться, стало очень больно. Болело все тело. Я поморщилась – что-то защекотало мой нос. Я хотела было поднять руку, чтобы почесать нос, но мне что-то мешало, что-то теплое. Отпускать эту теплую вещь не хотелось, и я постаралась крепче за нее ухватиться.

– Бонни? – раздался откуда-то издалека низкий голос с сильным акцентом. Он напомнил мне о Моцарте. В глаза словно насыпали песку, открывать их было больно. Я моргала, привыкая к яркому свету, и постепенно зрение вернулось. Белый потолок. Свет в центре комнаты. Я посмотрела вниз: оказалось, я лежу в кровати, и мои ноги укрыты розовым одеялом. Потом я увидела свою руку – она утопала в чьей-то большой ладони.

Я подняла глаза, не понимая, что происходит, но стоило мне увидеть пару синих глаз, как перехватило дыхание.

– Кромвель, – проговорила я.

С моих губ не сорвалось ни звука. Я попробовала откашляться, но мне было больно даже глотать. Попыталась поднести свободную руку к лицу, но едва смогла пошевелить ею, меня сковала абсолютная слабость.

Я начала паниковать. Кромвель пересел на край кровати. Я замерла, как обычно совершенно очарованная им, и могла только смотреть, как он подносит мою руку к губам и целует пальцы. Другой рукой он погладил меня по щеке. Я хотела накрыть его руку своей, но не смогла. Почему я не могу пошевелиться?

– Фаррадей, – выдохнул юноша с видимым облегчением. Мое сердце так и затрепетало.

– Кромвель.

Я осмотрела комнату мутным взглядом, потом заметила свою руку на кровати – ее обвивали провода, и запаниковала.

– Ш-ш-ш. – Кромвель прижался губами к моему лбу. Я мгновенно замерла, изо всех сил пытаясь успокоиться. Когда юноша выпрямился, я вгляделась в его лицо. Почему-то казалось, что я целую жизнь его не видела. Попробовала вспомнить, когда он в последний раз был рядом, но все воспоминания расплывались словно подернутые туманом.

И все же мне казалось, что в нашу последнюю встречу его глаза сияли ярче, щеки не так сильно заросли темной щетиной, а волосы, хоть и растрепанные, никогда не походили на паклю. Под глазами у него залегли темные круги, он был очень бледным. По своему обыкновению он был одет в черный вязаный свитер и драные черные джинсы. Я не видела его ноги, но не сомневалась: сейчас на нем тяжелые черные ботинки, которые он обычно носил.

Его татуировки и пирсинг особенно сильно бросались в глаза. А еще я твердо знала одно: я люблю Кромвеля. Даже если бы я все про него забыла, это знание осталось бы в моей памяти. Я люблю его всем сердцем.

Кромвель погладил меня по голове, и я улыбнулась: какой знакомый жест. Юноша сглотнул.

– Мы с тобой были в лодке, малышка. Помнишь? – Я напрягла память. Действительно, мне смутно помнилось, что мы были на озере. Там пели птицы и шуршали сухие листья. Кромвель сильнее сжал мою руку. – С тобой кое-что случилось. – Кромвель оглянулся. – Наверное, лучше позвать врача, он лучше меня все тебе объяснит. Твои родители…

Он хотел было встать, но я не выпустила его руку и прошептала:

– Ты.

Кромвель вздохнул и приложил ладонь к моей груди, напротив сердца.

– У тебя случился сердечный приступ, малышка.

Его надтреснутый голос эхом отозвался у меня в голове. «Сердечный приступ… сердечный приступ… сердечный приступ…»

Мной овладели страх и потрясение, они давили на меня, душили. Захотелось выбраться из постели и сбежать от тяжелой, непонятной темноты, что нависла надо мной. Но я не могла двинуться и поэтому изо всех сил ухватилась за руку Кромвеля в поисках спасения. Он провел пальцем по моей щеке, и это прикосновение словно вода смыло пылающий в душе страх.

– Ты справилась, малышка. Доктора тебя откачали. – Он указал на пищавшие аппараты, стоявшие возле кровати. – Тебя ввели в искусственную кому, чтобы тебе стало лучше. Ты проспала пять дней. – У него задрожали губы. – Мы все ждали твоего пробуждения.

Я закрыла глаза, пытаясь побороть страх, отказываясь поддаваться ему. Дышала, чувствуя, что у меня в носу кислородная трубка. Когда я снова открыла глаза, когда увидела темные круги у Кромвеля под глазами, я спросила:

– Ты… был… здесь?

Мне показалось, у юноши заблестели глаза. Он наклонился, закрыв собой остальной мир, синие глаза были прикованы к моим. Отчаянный взгляд Кромвеля ясно говорил, как сильно юноша за меня переживал.

– Где еще я мог быть? – Он слабо улыбнулся. – Я решил, что отныне всегда буду там, где ты.

Кромвель поцеловал меня в губы, и давившая тьма исчезла – его свет прогнал все страхи. По моей щеке покатилась слеза, и он смахнул ее большим пальцем.

– Я лучше пойду, скажу доктору и твоим родителям, что ты очнулась.

Он еще раз меня поцеловал и вышел из палаты. Стоило ему уйти, как мне сразу стало холодно – пока Кромвель оставался рядом, ничего подобного не было. Кромвель Дин – мое тепло, пылающая душа, благодаря которой я еще жива.

Я обвела взглядом палату, и на миг сердце замерло, когда я увидела в углу свою гитару. У стены стоял синтезатор, на диване лежала скрипка. На этот раз одной слезой дело не ограничилось: они хлынули потоком.

– Он играл для тебя каждый день. – Мой взгляд метнулся к двери, и все внутри перевернулось – там стоял Истон: волосы всклокочены, на лице тревога.

– Истон, – одними губами проговорила я. Голос, и без того слабый, совершенно пропал от наплыва чувств.