Мечта для нас - Тилли Коул

– Истон? – прохрипела девушка. Говорить нормально ей мешала трубка в горле. – Где… Он? – Я опустил глаза не в силах смотреть на ее страдания. Пытался дышать, но огромный булыжник в груди мешал. – Ранен? – Кое-как выговорила она.

Миссис Фаррадей зарыдала, она больше не могла сдерживаться. Потом я поднял глаза и увидел, что Бонни смотрит на меня. Я должен был к ней подойти. Ноги сами понесли меня к кровати, и я взял девушку за руку.

Мистер Фаррадей встал.

– Произошел несчастный случай, милая.

На последнем слове его голос сорвался.

Я чувствовал, как задрожала рука Бонни.

– Нет.

Слезы, и так уже блестевшие в глазах девушки, полились по щекам. Я смотрел, как рука девушки выскальзывает из руки мамы и медленно, дрожа от боли, тянется к груди. Девушка закрыла глаза, прижав ладонь к тому месту, где билось новое сердце, и все ее тело затряслось. Слезы одна за другой стекали на подушку.

Я наклонился и прижался лбом к ее лбу, но Бонни от этого стало только хуже. С ее губ срывались душераздирающие рыдания. Мистер Фаррадей сказал, что с Истоном произошел несчастный случай, однако я был на сто процентов уверен: Бонни знает правду.

По какой-то причине Истон чувствовал себя лишним в этом мире. Кому как не его сестре было знать об этом.

– Бонни, – прошептал я.

Зажмурившись, я крепко держал ее за руку, пока она плакала. Мгновение, которое должно было стать для нас триумфом, превратилось в трагедию для Бонни. Для всех нас.

Я держал ее за руку. Бонни так рыдала, что я начал опасаться, что она себе навредит. В конце концов, она только что пришла в себя после серьезной операции. И все же я верил: пусть сейчас она словно окунулась в кошмар, но слезы помогут облегчить ее боль.

Бонни плакала, пока не уснула. Я оставался рядом, держал девушку за руку, на случай, если она проснется. Ее родители ушли в зал ожидания: им нужно было побеседовать с полицией и оформить медицинскую документацию. Я просто не представлял, каково им сейчас, ведь на них навалилось столько всего разом. Как радоваться тому, что один твой ребенок вырвался из когтей смерти, если другой умер, но спас первого?

На меня накатило оцепенение, но я отлично знал, что за ним последует. Я не мог удержать в себе столько противоречивых эмоций и не выплеснуть их наружу. И все же пока что я постарался от них абстрагироваться.

Наверное, я заснул, потому что проснулся от того, что меня гладят по голове. Я заморгал и поднял глаза.

На меня смотрела Бонни, но, как и прежде, ее глаза блестели от слез, кожа была бледная, а на щеках – мокрые дорожки.

– Он покончил с собой… да?

Слова ранили меня, как пули.

Я кивнул: нет смысла ей врать. Бонни все поняла в ту минуту, когда очнулась. Она крепче сжала мою руку. После операции прошло лишь несколько часов, а ее пальцы стали ощутимо сильнее.

Она сама стала сильнее.

Уверен, Истон сейчас улыбался, глядя на сестру, где бы он ни был.

Бонни дышала глубоко, в ее легкие теперь поступало столько кислорода, что щеки сразу же порозовели. Она взяла меня за руку и потянула ладонь к своей груди. Я услышал новое сердцебиение, сильное и ритмичное.

Оно было пурпурное.

Когда я с помощью стетоскопа слушал сердцебиение Истона, оно было пурпурным.

– У меня же его сердце, да?

Бонни задала вопрос, не открывая глаз. Потом подняла веки и посмотрела на меня в упор.

– Да.

Ее лицо исказилось от боли. Кажется, в этот миг девушка неуловимо изменилась, словно счастье покинуло ее душу. Окружавшие ее фиолетовые и розовые цвета сменились коричневым и серым.

Даже ее рука, крепко державшаяся за мою, обмякла, а потом Бонни вообще ее отдернула. Я попытался перехватить ее пальцы, но девушка была точно неприступная крепость.

Недосягаема.

Я сидел в ее палате еще два дня, и с каждой секундой та Бонни, которую я знал и любил, отдалялась от меня все сильнее. В какой-то момент я включил в своем мобильном телефоне Моцарта, а Бонни повернулась ко мне и сказала:

– Ты не мог бы это выключить?

Мне хотелось плакать.

Бонни выздоравливала, но ее дух был сломлен. Однажды ночью мне показалось, что она ко мне вернулась. В три часа ночи она проснулась, взяла меня за руку и повернула ко мне голову.

– Бонни?.. – прошептал я.

У нее задрожала нижняя губа, глаза слегка приоткрылись.

– Как может мое сердце быть одновременно здоровым и разбитым?

Я придвинулся ближе и крепко обнял ее. Какое-то время я держал ее в объятиях, а она плакала. Мелочь, казалось бы, но еще никогда в жизни я не чувствовал себя настолько нужным.

Однако на следующее утро она вновь отдалилась от меня, замкнулась в своей боли. Она всех отталкивала. Физически она крепла, но морально слабела.

Медсестры широко улыбались мне, когда я проходил мимо поста дежурной, направляясь в новую палату Бонни. До сих пор ее тело не отторгло новое сердце, и девушка шла на поправку, так что ее выписали из отделения интенсивной терапии. Набрав в грудь побольше воздуха, я подошел к ее новой палате.

Вот только когда я подошел ближе, то увидел у дверей мистера Фаррадея.

– Здравствуйте, – сказал я и хотел было войти.

Отец Бонни преградил мне дорогу. Он был очень бледен, осунулся и смотрел на меня грустно и сочувственно.

– Она отказывается видеть кого бы то ни было, Кромвель.

Я слышал его слова, но не мог их понять. Попытался обойти мистера Фаррадея, но он снова меня удержал.

– Пропустите меня.

Голос прозвучал глухо, угрожающе, я знал это, но мне было плевать. Мне просто нужно было увидеть Бонни.

Мистер Фаррадей покачал головой.

– Прости, сынок. Она… ей сейчас очень тяжело. Она не хочет тебя видеть. Никого из нас не желает видеть. – Его лицо мучительно исказилось. – Я лишь стараюсь, как могу, облегчить ее ношу.

Я стиснул зубы, руки задрожали, потом сжались в кулаки.

– Бонни! – позвал я. Наверное, мой громкий голос был слышен во всем отделении. – Бонни! – вопил я. Мистер Фаррадей шикнул на меня. – БОННИ!

Я вывернулся из рук мужчины и влетел в палату.

Бонни сидела на кровати, облокотившись спиной на подушки, и смотрела в окно. Потом повернулась ко мне.

– Бонни, – сказал я, шагнул к ней и замер. Потому что девушка снова отвернулась. А потом вообще повернулась ко мне спиной.

И на меня накатило. Как будто прорвало плотину, и все эмоции, накопившиеся за последние несколько недель, нахлынули, точно крещендо большого барабана.