Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

Возможно, миф про воскресение из пепла возник из опыта, похожего на жизнь графини Дёнхофф. Рухнул мир, в котором она родилась и выросла, в прошлом остались дворец, наполненный произведениями искусства, историческими документами, традициями. За часы огонь обратил в ничто богатства, собранные несколькими поколениями для поколений грядущих. Всепожирающим огнем нацизм освещал уход со сцены.

Прощальный взгляд на кремацию собственного настоящего, брошенный со спины коня, который понесет хрупкую женщину в неизвестное завтра, в час «нуль». Что передумала и перечувствовала она на этом пути? Мы знаем конечный вывод – оставить былое былому, постигать жизнь, какой она стала, заново.

Только избранным характерам дается сдержать подобный завет. Еще реже встретишь реальную личность, которая обращалась бы с проповедью не к другим, а к себе, звала не к «отмщению», но примирению. Совсем редкость, когда слова становятся поступками. Марион Дёнхофф и сегодня крепится, заявляя, что смотрит на руины Фридрихштайна почти так же философски, как на Помпеи и Геркуланум. Тем убедительнее для меня ее пример, ее неподдельное человеческое величие в обретенной и искренне принятой простоте.

С Рудольфом Аугштайном мы встретились для обстоятельного разговора в сентябре 1971 г. Здание редакции журнала показалось мне почти небоскребом. Почему – не знаю. Может, низкорослый в ту пору Бонн был тому причиной или вид на город, открывавшийся сквозь стеклянные стены кабинета издателя «Шпигель».

Вместе с Р. Аугштайном Г. Гаус, Й.-К. Энгель, Ф. Майер. Вопросы не сверхоригинальные. Форма своеобразная, не терпящая тавтологии и талмудизма. Шпигелевцев занимают советско-китайские противоречия: действительно ли Линь Бяо пытался бежать в Советский Союз, но самолет потерпел крушение в Монголии; не использовалось ли тактическое ядерное оружие в пограничном конфликте у Даманского; что можно ждать в ближайшей перспективе. Узел отношений между СССР и США. К концу добираемся до восточной германской политики и западной советской. Какими могут быть шаги после окончания нынешней первой фазы? Неполный перечень, и все же он показывает – обмен мнениями вышел заинтересованным.

Двадцатилетие нашей встречи мы отметили с Р. Аугштайном вместе, но под звездой, мерцавшей мне отнюдь не голубым светом. Я не у дел. Только что перенес операцию в клинике д-ра X. Фоглера. Два-три месяца займет реабилитация. Гложет, однако, больше забота – перенесет ли операции моя страна, которым ее подвергают без наркоза политические хирурги разной выучки? Сомнительно, если операция – самоцель, на спор, для самоутверждения. Не представлял такого финала, хотя и не упускал поводов предупреждать Горбачева, куда заводит всеядность. Знал бы, где упасть, соломку б подстелил.

Мы с женой отправлялись в хорошо знакомый и прежде такой к нам приветливый Гамбург без претензий и иллюзий. К. Кёрбер, прознав от деятельного и сердобольного М. Гайсмайера о моих передрягах, пригласил переговорить о дальнейших планах. С 1989 г. мы обсуждали вместе с ним возможность образования сводного авторского коллектива с целью совместного исследования новейшей истории отношений между нашими странами. Эту мою идею активно поддерживал В. Брандт.

Вместе с М. Дёнхофф Кёрбер вызвался позаботиться и о нашем недельном устройстве в ганзейском городе. Неожиданные трудности со снятием номера в пансионате. Не выручит ли «Шпигель»? – спросила графиня Р. Аугштайна. Издатель решил незадачу в два счета, а меня укорил – почему прежде всех я не обратился к нему. Или усомнился в дружбе?

После встречи в верхах в Рейкьявике «Шпигель» одарил меня признанием: «На Фалина можно положиться». Четыре слова, привязанные к моему имени, были, не скрою, приятны. Признание, однако, шло из сменившейся эпохи. Люди могут оставаться самими собой, но обстоятельства…

Да, говорилось, что «Шпигель» не отвернется от меня, не устройся жизнь дома. Вроде бы невзначай это было обронено, когда я не сложил еще обязанностей посла в Бонне, а не забывалось. Вариант «Шпигеля» держался мной про запас во время конфликта с Андроповым. Не примут моих условий, будут пытаться сломать, то… «Известия» перехватили права на меня. Потом и вовсе все внешне образовалось, но в разговорах с женой я нет-нет и возвращался к теме – зря не связал судьбу с гамбургским журналом, с которым когда-то параллельно начали и затем совместно продолжали большое дело. В конце 70-х гг. этот шаг был труден тебе и, похоже, устраивал «Шпигель». Теперь же он устроил бы тебя и может поставить и неуютное положение друзей.

По мне, легче провалиться в преисподнюю, чем вынудить друга искать извинения перед тобой. Поступая иначе, ты идешь навстречу опасности не обрести ничего стоящего в будущем и потерять все, что было хорошего в прошлом.

Р. Аугштайн презрел то, что называют неизвестностью и молвой, и доказал: он суверенен в своих взглядах и привязанностях. Считайте, жизнь сызнова улыбнулась вам, когда дает о себе знать человек, которому нужно, чтобы вы не пропали на семи ветрах. Он, казалось, такой знакомый-перезнакомый, откроет вам: у добра много непознанных граней, у человека, сопереживающего другим, тем паче.

В одном немецком журнале недавно я прочитал: благодаря «великолепной книге «Христос, Сын Человеческий» публицист Рудольф Аугштайн должен быть отнесен к «тройке выдающихся исследователей христианства последних десятилетий». Справедливо заметил Б. Пастернак: талант – единственная новость, которая всегда нова. Здесь отразился более общий факт, явление, закономерность, как вам будет угодно. Подлинно талантливый человек – талантлив во многом.

Р. Аугштайну давался выбор. Он не затерялся бы в науке. Его манили земельный и федеральный парламент. Однажды вступил было на эту стезю. А в критике, не исключая театральной, ему сыскалось бы мало равных. Р. Аугштайн остался самим собой, таким, каким сделал себя, меняя в чем-то и окружающую среду.

Без «Шпигеля», то есть без Р. Аугштайна, Федеративная Республика, конечно, не сникла бы. Не будем преувеличивать. Но не резон и преуменьшать. Без Р. Аугштайна, то есть без «Шпигеля», ФРГ, несомненно, смотрелась бы и выражала себя по-другому, демократия в ней писалась бы куда менее приметным шрифтом, политическая публицистика лишилась бы многих новых своеобразных черт.

«Шпигель» и его издатель не могли замкнуться в национальных рамках. Они давно международные величины и актеры на мировой сцене. Скажу про то, что мне ведомо лучше всего. Организация выступлений на страницах журнала руководителей и видных представителей из СССР являлась неотъемлемой частью обновления отношений между нашими странами и в какой-то степени самих этих стран. Здесь и разгадка, почему раз за разом Л. И. Брежнев и его преемники давали интервью именно «Шпигелю»: отвечая разным органам прессы, проще повторяться. А нужно было продвижение вперед.

Впрочем, дозволенное Юпитеру запрещено быку. Это было в 1974-м или начале 1975 г. В боннском бюро «Шпигеля» шел разговор со мной о тенденциях развития обстановки. В мире в целом и в ФРГ в особенности. Обмениваемся мнениями ад рекорд. Главное – четкость мысли, слова имеют подсобное значение. Так появились формулировки «ренессанс национализма» и прочее в том же духе. Несколько дней спустя они попадают в публикацию, без прокладок состыкованные с именем Г.-Д. Геншера.