Тайное проникновение. Секреты советской разведки - Виталий Попов

Но в конце концов и сам Энглтон стал жертвой своей двадцатилетней кампании «охоты за «кротами». Один из его помощников Клар Петти, после ухода Энглтона из ЦРУ, занялся анализом всего происходившего при нем в ЦРУ и пришел к выводу, что Мутант «вовсе не перебежчик, а заброшен к нам КГБ, а внутренний агент Москвы — не кто иной, как сам Энглтон, ибо за все время существования ЦРУ никто не причинил ведомству большего вреда, чем эти двое».

В результате за самим Энглтоном в течение нескольких месяцев велась слежка.

Только из числа высокопоставленных сотрудников ЦРУ под подозрение попали более сорока, причем фактически никому из них не удалось выйти после «специальных расследований» без ущерба для своей карьеры.

Все, что случилось в ЦРУ и в контрразведывательной службе этого ведомства в 60-е и 70-е годы, когда вся контрразведывательная работа свелась к бессмысленной «охоте на «кротов», было характерно для положения в стране и в ее главном контрразведывательном органе — ФБР.

Разгул маккартизма в 50-е годы в США составил одну из наиболее мрачных картин внутриполитической жизни США.

В феврале 1950 года мало кому до этого известный сенатор из штата Висконсин выступил с речью, в основу которой легли сфабрикованные ФБР материалы, и зловещая тень маккартизма нависла над политическим горизонтом страны.

Методы «расследования» так называемой «антиамериканской деятельности» стали основываться на шантаже и угрозах, лжесвидетельстве и фабрикации фальшивок. Эти методы неизбежно нашли свое применение и в ЦРУ, где лжесвидетельства изменника Мутанта пришлись по сердцу Энглтону, так как соответствовали установкам Маккарти. И хотя в 1954 году вице-президент Никсон был вынужден из-за протестов американской общественности назначить расследование деятельности Маккарти, в результате которого сенатор был судим и наказан, заложенные им принципы расследований остались на вооружении спецслужб США, в первую очередь ФБР и ЦРУ.

Просчеты ФБР в 70-е и 80-е годы — это также результат «охоты на «кротов». Это нашло отражение в длительной безнаказанной деятельности агентурной группы Уокеров, Рональда Пелтона, успешном бегстве бывшего сотрудника ЦРУ Эдварда Ли Ховарда и других успешных операциях советских разведок.

В свою очередь, «охота на «кротов» в ЦРУ, как заметил один из руководящих сотрудников этой разведки, «вероятно, все же больше способствовала защите советского агента, если таковой был внедрен в ЦРУ, чем его разоблачению» (Уайз Д. Охота на «кротов». М., 1994).

Эта история «мутантного» периода в ЦРУ перекликается с той ситуацией, которая возникла в ЦРУ после ареста Олдрича Эймса.

Судя по сообщениям, поступавшим из США, в ЦРУ вновь стала разворачиваться кампания «охоты на ведьм», тем более что это не в новинку для этой разведки. Убийственная память от двадцатилетней «охоты на «кротов» осталась у многих американских разведчиков.

Вот и теперь в ЦРУ ищут агентов, но сейчас не советских, а российских.

Что удивительно, внешней разведке удалось приобрести агента как раз в том подразделении ЦРУ, на которое возложена задача обеспечения безопасности службы.

Но, как справедливо считают американские специалисты (и сам Эймс, высказавшийся в интервью французской газете в тюремной камере), как раз болезненная память об энглтоновской эпохе сплошной подозрительности и способствовала безнаказанной девятилетней работе Эймса с внешней разведкой.

Проявление бдительности и подозрений в отношении друг к другу в ЦРУ считалось сотрудниками этой службы неприемлемым пережитком той мрачной страницы жизни ЦРУ.

История об «охоте на «кротов» в ЦРУ хорошо подтверждает слова древнего китайского философа Конфуция о значении доверия. На вопрос к философу, на чем зиждется государственное управление, мудрец ответил: «Верность войска и благополучие граждан, конечно, важны, но ими можно и пренебречь, тогда как без доверия государство не просуществует и дня» (Известия. 1994, 6 августа).

Проиллюстрировав на примере «охоты на «кротов» пагубность атмосферы недоверия и подозрительности, независимо от ее первоисточника, пережив аналогичную ситуацию в период ежовско-бериевского руководства внешней разведкой, я с глубоким удовлетворением думаю, что нашей службе повезло избежать возникновения подобных ситуаций, несмотря на то, что предатели и изменники пытались столкнуть ее на путь подозрительности и недоверия.

В этом как раз и оказался залог успехов внешней разведки при неизбежных отдельных неудачах.

В случае измены Мутанта такая явная неудача обернулась большой удачей, принесшей главному ее противнику — Центральному разведывательному управлению США — серьезный ущерб.

Здесь будет все: пережитое

В предвиденье и наяву.

Б. Пастернак

Солнечным весенним утром 28 апреля 1973 года мы с Клавдией Ивановной подъезжали к Варшаве. Начинался новый этап в моей профессиональной жизни разведчика.

Вступал я в него с двояким чувством. Меня радовала предстоявшая возможность лично обстоятельно узнать этот славянский народ, о многострадальной тысячелетней истории которого я много читал и отдельные этапы наблюдал воспроизведенными в кино. Правда, мои познания о польском народе были не систематическими, разрозненными и отрывочными, основанными не на академическом изучении и не на научных трудах, а в большей мере на литературных и других художественных произведениях.

Знал я и то, что территория Польши на протяжении столетий была ареной исторических битв и не только армий европейских держав, но и религиозных завоевателей, прежде всего католических иерархов с миссионерами других церквей, в первую очередь православной, которая стремилась проложить путь русскому самодержавию.

Мне было известно, что католицизм, пришедший на польские земли раньше других религий, стремясь прочно закрепиться на этой земле, искусно связал себя с защитой польского языка и культуры и сумел удовлетворить исконные чаяния польского народа.

В 1960-е годы Польша отмечала свое тысячелетие как тысячелетие польской государственности, культуры и конечно же польской католической церкви.

Вспоминая наших национальных художников, писателей и поэтов, кто писал о Польше, в том числе великого Пушкина, друга Адама Мицкевича, Гоголя с его «Тарасом Бульбой» и многих других, мы предвкушали удовольствие увидеть в польских музеях, услышать и увидеть в польских театрах, насладиться в польской опере замечательными творениями этого талантливого народа.

Знали мы по рассказам тех, кто побывал в Польше, о гостеприимстве поляков, их близких нам нравах и обычаях. Заранее сближала нас с ними та боевая дружба и единство в освободительной борьбе против немецких оккупантов, которая нашла выражение в словах «Братство по оружию».

Эти наши мысли, наши ожидания рождали положительные эмоции, вдохновляли и радовали нас.

Но меня обуревали и другие, противоположные мысли. Что меня ожидает, задавал я себе вопрос, в профессиональном плане? Имея за плечами 35 лет разведывательной практики, я, получив, как холодный душ, предостережение Ю. В. Андропова: «никакой разведки», — мрачнел в своих думах о той «канцелярской», как я ее определил, перспективе, которую сулила мне обязанность «координатора».