Женская собственность - Валентин Черных

— Она меня ненавидит. Но я не могу понять за что.

— Сходи к психоаналитику, сегодня это модно.

Но после второго выговора у меня не оставалось времени на аналитика, у меня вообще оставалось совсем немного времени до того дня, когда она вызовет меня в свой кабинет и в лучшем случае предложит уйти по собственному желанию, в худшем — я однажды утром увижу приказ о своем увольнении.

Внешне ее неприязнь ко мне ни в чем не проявлялась, она просто меня перестала замечать. И я понял, это уже больше чем неприязнь, она меня ненавидела. Неприязнь проходит, ненависть только усиливается. Но ненависть из ничего не произрастает, особенно у женщин. И я начал искать. Ее фамилия Краевская была по мужу, за которого она вышла в институте. Ни с какими Краевскими я никогда не ссорился, не подставлял, не закладывал. Через отдел кадров института я узнал, что девичья ее фамилия Кузнецова.

Я достал свою электронную записную книжку, которой пользовался пять лет. В нее я перенес фамилии, должности, телефоны из старой записной книжки. Следовательно, у меня были данные о всех Кузнецовых, с которыми я контактировал за последние десять лет. Автомеханики, автоинспекторы, продавцы, врачи, аптекари, снабженцы, работники министерств, мэрии, милиционеры, дилеры, портные, мастера по ремонту холодильников, телевизоров, компьютеров…

Я никогда не думал, что фамилия Кузнецов — одна из самых распространенных в России, как, впрочем, и Шмидты в Германии.

С начальницей я нигде не пересекался. Я не бывал в институте, в котором она училась, и практически не имел дел с департаментом, где она работала. Следовательно, надо было искать через Кузнецовых, которым я отказал, оскорбил сознательно или бессознательно. Это могли быть и ее родители, и родственники.

Из сорока Кузнецовых я выбрал тех, с кем у меня были конфликты. Таких оказалось всего пятеро. Но их имена не подходили под отчество начальницы. Я с ними со всеми созвонился, никто из них начальницу не знал.

И тогда я достал из архива свою самую старую записную книжку, которую начал заполнять почти двадцать пять лет назад.

Третьей из списка Кузнецовых была Анна с номером телефона и адресом, но без указания должности. Я вспомнил все сразу. Даже не подсчитывая годы, все сходилось.

Тогда мы укладывали асфальт во дворе школы. Был конец августа. Учителя после ремонта, как и сейчас, мыли окна, уборщицы всегда требовали дополнительную оплату, а учителя хотели начать учебный год в чистой школе и поэтому мыли бесплатно. Я сидел на скамейке, заполняя наряды за выполненную работу асфальтоукладчикам, а напротив в проеме окна стояла женщина и мыла стекла. Я время от времени поглядывал на ее крепкую попку, ожидая, когда она повернется, чтобы увидеть лицо.

Она повернулась. Было ей под тридцать, как и мне в ту пору. Ладненькая, блондинистая, светлоглазая. Мне такие всегда нравились. Я помахал ей, она улыбнулась и помахала мне. Я тогда соображал быстро.

К концу работы учительницы уже резали помидоры и огурцы для салатов, мои асфальтоукладчики открывали консервные банки с килькой и кабачковой икрой, в те годы в наших магазинах становилось все меньше деликатесов и все больше консервов.

Анюта сидела рядом со мной. Я уже знал, что у нее семилетняя дочь, но она у родственников в деревне и что у нее двухкомнатная квартира. Я не суетился, зная, что отвезу ее домой и останусь.

Так и случилось. Следующий раз она приехала ко мне в коммунальную квартиру, не забыв прихватить с собой халат и тапочки.

Она шла по коридору в ванную, двери комнат открывались, чтобы посмотреть на мою новую невесту. Мои любовницы обычно старались как можно быстрее и тише проскочить коридор. Она же не торопилась и, увидев приоткрывшуюся дверь, говорила:

— Здравствуйте! Меня зовут Анна Петровна!

Пришло мое время знакомиться с дочерью. Я знал, что у девочки способности к рисованию, поэтому в свой первый приход принес ей набор фломастеров, коробку чешских карандашей «Кохинор», жвачку и яркие клипсы, которые привез своей любовнице из Болгарии, но она их отвергла.

— Слишком яркие. Подари школьнице.

Теперь школьница радовалась фломастерам, карандашам и особенно клипсам.

Обычно я оставался у них на субботу и воскресенье. Я поменял старый «Москвич» на новые «Жигули». Мы выезжали в лес, я жарил шашлыки, и вообще мы много ездили в Суздаль, Владимир, Рязань, в подмосковные музеи-усадьбы.

Однажды утром я отвез дочку в школу. Она вышла и медлила, ей, наверное, хотелось, чтобы подруги увидели — ее привезли на машине, и, когда две девчонки остановились рядом, она поцеловала меня, как целуют отцов. Как пишут в таких случаях, у меня подкатил комок к горлу, что означает обычный спазм сосудов при внезапных волнениях, как мне объяснила следующая моя любовница врач-кардиолог.

Девочке очень хотелось, чтобы у нее был отец, а у матери муж. Я понимал ее, потому что сам вырос без отца и очень хотел, чтобы мать вышла замуж за портного, который сшил мне брюки. Мне нравились все мужчины, которые ухаживали за матерью. Но мать так и не вышла замуж.

Я, может быть, и женился бы на Анне, но она поторопилась. Она уже стала решать за меня, подбирая вариант для обмена: их двухкомнатную и мою комнату в коммунальной на небольшую трехкомнатную квартиру в панельном доме. И мне стало тоскливо. Казалось, что с этим обменом в моей жизни все закончится.

Я ушел сразу. Повод для ссоры можно найти каждый день: ты должен купить восемь килограммов картошки, восемь килограммов женщине нести трудно. И зачем восемь? Если сегодня можно купить килограмм и завтра столько же, и послезавтра. Тебе начинают доказывать, что покупка картошки и выбивание ковров — мужское дело, а ты уезжаешь к себе и не возвращаешься.

Женщина обижена, она считает, что ты должен позвонить первым. А ты не звонишь. Через месяц ко мне на работу приехала не мать, а дочь.

Мы зашли в кафе-мороженое.

— Ты вернешься к нам? — спросила она.

Я молчал.

— Ты совсем ушел?

— Такое бывает. Или женщина уходит, или мужчина.

— Почему?

— Ты это поймешь, когда сама уйдешь от мужчины или мужчина уйдет от тебя.

— А это обязательно? Другие ведь живут всю жизнь вместе.

— У нас не получилось.

— Маме плохо. Она очень переживает. Она исправится и не будет больше базарить. Ведь ее же можно простить, она хорошая. Не уходи совсем. Она каждый вечер ждет, что ты позвонишь. Позвони!

Я промолчал. Она встала, взяла свой портфель, тогда школьники учебники носили еще в портфелях, а не в рюкзачках, как сейчас, и пошла, даже не оглянулась. С тех пор прошло двадцать два года.

Я несколько раз заходил в приемную начальницы, но в приемной всегда были люди. Я тоже сел в приемной, как обычный проситель. Через неплотно прикрытую дверь я услышал, как она разговаривает с матерью.