Смертельная игра - Фрэнк Толлис

Половицы скрипнули, когда он проходил по коридору наверху. Из-за порыва ветра застучала оконная створка, и пламя свечи затрепетало в его руке. Шаря другой рукой по покрытой плесенью стене, он осторожно спускался по шаткой лестнице. Прежде чем дойти до самого низа, он заглянул поверх перил. Комната, как всегда, была плохо освещена, а облако густого дыма висело в воздухе. На низких диванах расположились два господина. Один спал, съежившись и напоминая кучу ненужных тряпок. Другой сидел и курил бурлящий кальян. Это был граф Заборски.

Браун ощутил беспокойство, но его истощенное тело было слишком слабым, чтобы вынести это. Его сердце, побившись в немного ускоренном режиме, перешло на более спокойный темп, и дыхание снова стало ровным.

Он спустился по лестнице, подошел к низкому турецкому столику и, поставив свечу рядом с кальяном, шлепнулся на диван около спящего человека, чье тело при близком рассмотрении не стало более похожим на человеческое. Браун пальцами погасил пламя свечи и стал смотреть, как тонкая струйка серого дыма поднимается вверх, словно покидающая мертвое тело душа.

Браун посмотрел в глаза Заборски — они были пустыми и безжизненными. Граф ничем не показал, что узнал его, пока не вытащил мундштук изо рта и не прошептал:

— Как ваша рука, Браун?

Браун улыбнулся и поднял ее. Она была все еще забинтована.

Граф одобрительно кивнул. Браун не понял, что порадовало его: качество повязки или то, что рана еще не зажила. Он вытащил портсигар с шестью самокрутками. Бледно-желтая оберточная бумага была того же цвета, что и табак, обрезки листьев которого торчали с обеих сторон сигарет.

— Что за девушка у тебя была? — спросил граф.

— Фелка, — ответил Браун, заправляя выпадающие табачные листья.

— Новенькая?

— Да.

— Хороша?

— Очень старательная.

Граф вдохнул и закрыл глаза.

— Эта ведьма Матейка не дает мне ее.

— Почему?

— Она считает, что я слишком грубый.

— Честно говоря, я склонен с ней согласиться.

Глаза графа медленно открылись, и уголки губ поползли вверх.

— Насколько я понимаю, вы слышали о Хёльдерлине? — спросил Браун, закуривая, наконец, сигарету.

— Конечно.

— Похоже, я должен перед вами извиниться.

Заборски вяло изобразил благословение скрещенными пальцами, а потом долго и устало выдохнул. Он снова затянулся кальяном и, после продолжительного молчания, спросил:

— Вы были любовником фройляйн Лёвенштайн?

Браун коротко утвердительно кивнул.

— И сообщником? — добавил Заборски.

Браун снова кивнул, его тело немного сползло с дивана.

— Но эти дети были не ваши?

— Нет, не мои.

Граф соединил пальцы так, что его ладони образовали купол. Он носил столько колец, что казалось, будто он магическим образом сотворил сферу из драгоценностей. В большом изумруде отразился свет, и камень засиял зеленоватым блеском.

— Хёльдерлин, — сказал граф. — Управляющий банком. Преданный муж! — Он начал смеяться, но его резкий, похожий на лай смех неожиданно оборвался. — Кто бы мог подумать?

Их спящий сосед вдруг рыгнул и сел прямо и стал оглядывать комнату таким взглядом, будто ему снился кошмар, а, проснувшись, он очутился в самом нижнем круге ада.

Либерман взял письмо и откинулся на спинку кресла, положив голову на салфетку в изголовье.

«Дорогая Амелия, я знаю, что он с вами сделал. Вы не были первой, и я знаю, что не будете последней. Мне очень жаль. Простите меня. Я должна была что-то предпринять, но у меня не хватило на это смелости. Беатриса».

— Когда пришло это письмо? — спросил Либерман.

— В четверг, — ответила мисс Лидгейт.

Некоторое время они молчали. На улице начал звонить церковный колокол, приближался вечер.

— Это такая трагедия, — сказала Амелия Лидгейт. — Особенно для детей.

— Да, это верно, — сказал Либерман. — Интересно, как министр Шеллинг поступит с ними?

— Эдвард и Адель обожают свою тетю Мари. Надеюсь, он догадается обратиться к ней за помощью. Она бездетная вдова и будет любить детей как своих собственных, я уверена в этом.

Мисс Лидгейт встала, взяла коробок спичек с каминной полки и зажгла газовую лампу.

— Но что вы сами чувствуете, мисс Лидгейт? Относительно фрау Шеллинг? Ее смерть — это, конечно, страшная трагедия, но это — Либерман помахал письмом, — также и ужасное признание.

Молодая женщина села и посмотрела прямо в глаза Либерману. В свете газовой лампы металлический оттенок ее глаз превратился в прозрачно-голубой.

— Мне жаль ее, доктор Либерман. Храня молчание, она автоматически становилась сообщницей своего мужа, но что она могла сделать? Если бы фрау Шеллинг подала на развод, она столкнулась бы с резким осуждением общества. И католическая церковь известна своим отнюдь не либеральным отношением к разрыву брачных уз. На Эдварда и Адель легло бы пятно позора, пострадала бы политическая карьера господина Шеллинга, что, в свою очередь, повлияло бы на финансовое благополучие детей. Кроме того, жалобы и недовольство фрау Шеллинг могли быть неправильно истолкованы, их могли принять за симптомы душевной болезни. Я думаю, что если бы случился конфликт, она бы начала повышать голос, взволнованно говорить, отчаянно жестикулировать… И что тогда? — Амелия Лидгейт грустно улыбнулась. — Многие, особенно ваши коллеги, герр доктор, связывают такое неженское поведение с расстройством рассудка. Фрау Шеллинг могли запереть в Общей больнице или даже в «Ам Штайнхоф». То, что делает герр Шеллинг, отвратительно, но я не наивный ребенок, доктор Либерман. Герр Шеллинг не один такой в этом городе, как и в любой другой европейской столице; и женщин, которые находятся в их власти и молча страдают, тоже очень много.

— Вы жалеете ее, потому что ассоциируете с собой.

— Конечно. Все женщины знают, что значит оказаться перед страшным выбором, и все женщины зависимы. Мы, как акробаты, балансируем на канате, пытаясь осторожно уравновесить наши желания и потребности с желаниями и потребностями мужчин. А если мы оступимся, то упадем.

На Либермана ее речь произвела большое впечатление, он даже чувствовал себя задетым за живое.

— Извините меня, господин доктор, — добавила мисс Лидгейт, заметив его смущение. — Вы не ожидали услышать от меня такое резкое высказывание. Наверное, я немного вас обидела?

— Да нет, что вы… — ответил он. — Я во многом с вами согласен. Наше общество, да и наша медицина, плохо относится к женщинам. Некоторые врачи в Вене до сих пор считают, что женщины особенно подвержены нервным расстройствам из-за блуждающей матки. Здесь нам еще многое предстоит сделать.