2666 - Роберто Боланьо

Проснувшись, он увидел Симена, тот писал шариковой ручкой. Рядом с ним лежали четыре толстые книги и несколько папок, забитых бумагами. Симен писал в очках. Фейт заметил, что из четырех книг три были словарями, а четвертая — толстенной томиной, озаглавленной «Краткая французская энциклопедия», о которой он слыхом не слыхивал ни в университете, ни вообще в своей жизни. В окно светило солнце. Фейт сбросил с себя одеяло и сел — оказалось, он спал на диване. Потом спросил Симена, что случилось. Старик посмотрел на него поверх очков и предложил ему кофе. В Симене было как минимум метр восемьдесят росту, но ходил он ссутулившись и оттого казался меньше, чем на самом деле. Он зарабатывал на жизнь, читая лекции, по большей части скверно оплачиваемые — обычно его нанимали школьные учреждения, которые работали в гетто, и время от времени — небольшие прогрессивные университеты с весьма скромным бюджетом. Несколько лет назад опубликовал книгу под названием «Свиные ребрышки от Барри Симена», в которой собрал все известные ему рецепты приготовления свиных ребрышек — в основном жареных или печенных на углях, с добавлением интересных и экстравагантных фактов касательно того, где он узнал рецепт или кто ему этот рецепт передал. Лучшей частью книги была история про свиные ребрышки с картофельным или яблочным пюре, которые Барри приготовил в тюрьме, про то, как он добывал продукты, как готовил в месте, где ему не разрешали, в числе многих других вещей, готовить. Книга не стала бестселлером, но с тех пор имя Симена оказалось на слуху и его приглашали в некоторые утренние телевизионные программы, где он в прямом эфире готовил блюдо по своему знаменитому рецепту. А теперь его снова забыли, но он продолжил читать лекции и путешествовать по всей стране, зачастую в обмен на билеты туда и обратно и триста долларов.

Рядом со столом, за которым Симен работал и за который они оба уселись пить кофе, висел черно-белый плакат: с него смотрели двое молодых людей в черных пиджаках, черных беретах и в черных солнечных очках. Фейта передернуло — но не из-за плаката, а из-за того, что ему по-прежнему было худо; отпив первый глоточек кофе, он спросил, нет ли среди этих парнишек Симена. Есть, кивнул тот. Фейт спросил, который из двух. Симен улыбнулся. У него не было ни одного зуба.

— Трудно в это поверить, правда?

— Не знаю, я очень плохо себя чувствую, в нормальном состоянии я бы угадал, — сказал Фейт.

— Я справа, тот, который поменьше ростом.

— А кто второй?

— А ты точно не знаешь?

Фейт некоторое время разглядывал плакат, а потом сказал:

— Это Мариус Ньювелл.

— Точно, — кивнул Симен.

Симен надел пиджак. Потом пошел в комнату, и, когда вернулся, на голове его красовалась темно-зеленая шляпа с узкими полями. Из стоявшего в полутемной ванной стакана он вытащил вставную челюсть и аккуратно ее надел. Фейт наблюдал за всем этим из гостиной. Симен прополоскал зубы какой-то красной жидкостью, сплюнул в раковину, снова прополоскал рот и сказал, что готов.

Они сели в арендованную Фейтом машину и поехали в парк Ребекки Холмс, что находился примерно в двадцати кварталах. У них еще оставалось время, поэтому они встали неподалеку и стали беседовать, разминая затекшие ноги. Парк Ребекки Холмс был весьма обширен и находился в самом центре города. Его опоясывала полуразвалившаяся ограда, а еще там имелась детская площадка под названием «Мемориальный храм А. Хоффмана» — вот только ни один ребенок на ней не играл. На самом деле площадка была абсолютно пуста, если не считать, конечно, крыс, которые при виде людей бросились прочь. Рядом с дубовой рощей стояла пергола смутно восточного вида — ни дать ни взять русская православная церковь в миниатюре. С другой стороны перголы играл рэп.

— Терпеть не могу это дерьмо, — сказал Симен, — ты это в статье обязательно пропиши.

— А почему? — спросил Фейт.

Они дошли до перголы и увидели там пересохший пруд. В высохшей грязи остались отпечатки кроссовок «Найк». Фейт вспомнил про динозавров, и ему опять поплохело. Они обошли перголу. С другой стороны, рядом с кустами, увидели магнитофон — из него-то и доносилась музыка. Вокруг не было ни души. Симен сказал, что ему не нравится рэп, потому что единственный выход, им предлагаемый, — самоубийство. Причем самоубийство без всякого смысла. Да понятно, понятно, сказал Барри. Очень трудно представить себе осмысленное самоубийство. Такого не бывает. Однако я сам видел или находился поблизости в двух случаях осмысленного самоубийства. Ну, я так думаю, во всяком случае. Хотя вполне возможно, что ошибаюсь.

— А каким образом рэп призывает к самоубийству? — поинтересовался Фейт.

Симен ему не ответил, а повел по тропинке между деревьев, по которой они вышли на луг. На тротуаре три девочки прыгали через веревочку. Еще они пели, и песенка оказалась невероятно любопытной. В ней пелось о женщине, которой ампутировали ноги, руки и язык. Еще там что-то было про чикагские водостоки и начальника над этими самыми канализационными делами, государственного чиновника по имени Себастьян д`Онофрио, а далее следовал куплет, в котором повторялись слова «Чи-чи-чи-чикаго». Еще там было про влияние луны. Потом у женщины выросли ноги из дерева и руки из проволоки и язык, сплетенный из трав. Место было незнакомое, и Фейт спросил, где стоит машина, — оказалось, что с другой стороны парка Ребекки Холмс. Они пересекли улицу, обсуждая спорт. Прошли метров сто и вошли в церковь.

Там, с кафедры, Симен рассказал о своей жизни. Представил его преподобный Рональд К. Фостер — правда, чувствовалось, что Симен заходит сюда не в первый раз. Разговор пойдет о пяти темах, сказал Симен, ни больше ни меньше. Первая тема — ОПАСНОСТЬ. Вторая — ДЕНЬГИ. Третья — ЕДА. Четвертая — ЗВЕЗДЫ. Последняя и пятая — ПОЛЬЗА. Люди заулыбались и некоторые одобрительно покивали, словно бы говоря докладчику — мы согласны, и вообще у нас нет планов лучше, чем тебя послушать. В углу Фейт увидел пятерых ребят не старше двадцати, в черных пиджаках, черных беретах и черных солнечных очках; они смотрели на Симена с туповатым выражением лица, и было совершенно непонятно, собираются они поаплодировать или оскорбить старика. Тот, ссутулившись, ходил туда-сюда по амвону, словно бы вдруг забыл свою речь. Тут по указанию пастора хор затянул госпел. В нем говорилось о Моисее и египетском рабстве еврейского народа. Пастор аккомпанировал хору на пианино. И тут Симен вернулся на свое место и поднял руку (глаза же у него были закрыты) — и через несколько секунд хор замолк и в церкви воцарилась тишина.

ОПАСНОСТЬ. Вопреки ожиданиям паствы (или большей ее части) Симен заговорил о своем детстве в Калифорнии. Людям, не бывавшим там, он сказал,