Спасти огонь - Гильермо Арриага

хижине. Я не мог уснуть от стука дождя по цинковой крыше. Так и лежал, смотря в темноту, до четырех часов ночи, когда наконец распогодилось.

На следующее утро меня разбудил стук молотка. Я не выспался и плохо соображал. В доме никого не было. Я вышел. Дедушка сооружал из грубых сосновых досок ящик. Я спросил, что это. Он, не оборачиваясь, ответил на науатль: Гроб для твоего отца». Я не понял. Посмотрел в сторону кладбища. Братья и дядья копали могилу. Что они собирались там хоронить?

Они похоронили твои пожитки, Сеферино. Бабушка с большой любовью выложила твою одежду в импровизированном гробу так, чтобы было похоже на человеческую фигуру. Брюки, рубашка, пара ботинок. На месте головы положила очки, под правый рукав рубашки — кольцо. На закате вся семья собралась на прощание. Гроб опустили в яму и вознесли молитву на науатль. В Мехико, когда мы предавали земле твое тело, я сдержал слезы. А на этих символических похоронах разрыдался, как только в могилу упала первая лопата земли. На кладбище Пантеон-Хардин остался обгорелый ком из плоти, ткани и пластика. А на семейном — то, что человеку ближе всего. Одежда, наполненная тобой. Ты выбирал ее, она определяла тебя. Ты в ней дышал, потел, обитал.

В тот вечер дождя не было, и в следующий тоже, как будто природа решила проявить уважение к свежей могиле. На третий день мы уехали. Как раз в момент отъезда небо затянуло тучами. Начиналась гроза. На горизонте сверкали молнии. Я обнял бабушку и дедушку и на науатль сказал им, как я их люблю.

Некоторые зэки по стольку лет проводили за решеткой, что в большом мире шугались всего. На улице их начинало плющить просто оттого, что навстречу двигалась орда человеческих особей. В тюрьме-то все более или менее друг друга знают. А улица кишела незнакомцами. Каша из безымянных лиц. На то, чтобы начать общаться с людьми на воле, уходило долгое время. Психологи подсчитали, что на каждый год заключения нужно три месяца адаптации. Ну да, конечно. Иногда от одного дня и за три жизни не оправишься.

А бывает, что в человеке так пышно цветут преступные наклонности, что он в скором времени опять садится. Если сам таким не страдаешь, то и не поймешь. Проще всего сказать, мол, виновата отсидка: «Тюрьмы — школы преступности». Ни шиша подобного. Преступник — он по природе своей преступник, и таковым был еще до первого срока, и даже в финских тюрьмах подобных личностей исправить очень редко получается. Это всё в крови.

Хосе Куаутемок прекрасно знал это по себе. Никто его не учил по учебнику, как завалить Галисию. Ни на каких пальцах ему этого в тюряге не показывали. Сам сообразил — как. Убийца-самородок. Ну и добро пожаловать обратно в казенный дом. Чтоб ему пусто было, этому хренову вирусу, который побудил его спустить курок.

Зэков с большими сроками называли в тюрьме стационарными котлами. Так и говорили: «Ты стационарный или туда-сюда мотаешься?» Стационарные котлы: неисправимые, по-стоянка, дюраселл, вечные, кирпичи, завсегдатаи, хроники, неизлечимые, бессрочное попадалово, холодные копыта, корешки, домашние, мебель. Железное спокойствие нужно иметь, чтобы не повеситься, зная, что откинешься ты только в сторону кладбища.

Хосе Куаутемок перестал мечтать о воле. Заключение стерло идею свободы. «Единственный способ выдержать зону — жить сегодняшним днем», — сказал ему дон Чучо, когда он впервые туда попал, и посоветовал: «Найди себе какое-никакое занятие. Мозг — штука хлипкая, чуть что — подводить начнет, не обрадуешься». Дон Чучо знал, о чем говорит. От безделья зэки попадали в ловушку разума, начинали зацикливаться на чем угодно. Многие ударялись в ипохондрию. Когда у тебя вагон свободного времени, а сделать с ним ничего не сделаешь, поневоле начинаешь следить, где что кольнет, и воображать худшее. Колика — рак в конечной стадии. Кашель долго не проходит — СПИД. Мигрень — кровоизлияние в мозг.

Вот так накрутят себя, решат, что одной ногой в могиле стоят, и давай кричать: «Врача мне!» Надзиратели просто внимания не обращали. Короли драмы угрожали в суд подать по правам человека. «Да заглохни ты уже и спи», — добродушно отвечали надзиратели. Некоторые из ипохондриков такого не выдерживали: кто-то вешался, кого-то в тюремную дурку перевести приходилось, там и досиживали, что-то все бурча, как сурки. Но большинство исцелялись и с нетерпением начинали ждать следующего воображаемого смертельного недуга. «О, опять наш королек бузить начинает», — посмеивались надзиратели, а королек и вправду кидался на пол и бился в корчах в полной уверенности, что у него саркома.

У других от избытка времени развивалась паранойя. Им повсюду чудились враги. Они выстраивали уму непостижимые теории заговора и уверяли, что вокруг полно злокозненных личностей, мечтающих отправить их на тот свет. Так они жили в постоянном страхе убийства, а потом решали пришить вра-жину, пока вражина не пришила их. И сказано — сделано: параноик перерезал горло какому-нибудь бедняге, который даже не подозревал о его существовании. И успокаивался — на время, пока в воображении не нарисуется новый враг.

Дон Чучо дело говорил. Это Хосе Куаутемок сразу понял.

С самого начала стал искать себе занятия, чтобы не сидеть и не плевать в потолок, потому что с потолка-то дурные мыслишки и берутся. Ипохондрии и паранойи он избежал. А вот третью ловушку праздного мозга не учел. Третья — зацикленность на бабах. Точнее, в его случае — на ЖЕНЩИНЕ.

Ураган «Марина» вынес ему мозг. Чем она сейчас занята? Спит ли она с мужем? Есть ли у нее любовник? Думает ли она обо мне? К счастью, по какой-то удачной непонятной случайности она вроде бы тоже на него запала. Завертелось понемногу: все больше перезванивались, все больше переглядывались, дотрагивались, перегоняли друг дружке энергию. Повезло ему, что она играла в ту же игру. Повезло ему, что она решила прийти на мастерскую. Повезло, что ей нравилась его писанина. Несказанно повезло.

Вот так Хосе Куаутемок не попал в ловушку одержимости.

Чтобы попасть на супружеское свидание, нужно было пройти массу довольно неприятных вещей. Во-первых, я поняла смысл выражения «обращаться, как с марамойкой». Я раньше вообще не особо понимала, кто такая эта «марамойка». Но в тот день узнала, как с ними обращаются. Сначала мне устроили подробный допрос, и каждый мой