Русский Ришелье - Ирена Асе

– Давай обвенчаемся тайно.

– А что потом?! – возразила реалистка Герда. – Разве ты можешь привести меня в дом? Веры я лютеранской, на твоем языке не говорю, да и не разрешит никто сыну воеводы жениться на девушке недворянского звания. Мы сегодня видели твою маму, добрая она у тебя, но я же чувствую, какая между нами пропасть! А твой царь, хоть и милостив, но сильно на тебя прогневается, коли замуж меня возьмешь. Сам рассказывал, что он человек истово верующий, брак лютеранки и православного не воспримет. Да и обычаи у вас иные, воспитывают детей не так, не смогу я в вашей стране жить. Но и тебя в Риге не примут – ни кола, ни двора, веры православной. Тебя даже бюргером не признают.

Воину стало просто смешно – ему быть каким-то бюргером!

Герда между тем продолжила:

– А будучи небюргером, то есть не имея гражданства города, ты сможешь быть лишь слугой, чернорабочим или подмастерьем. Но чтобы стать подмастерьем, необходимо сначала побыть учеником, а тебя в ученики никто не возьмет – не тот возраст. И слуги из тебя тоже не выйдет. И все будут смеяться над нами, показывать на нас пальцами. Нет, нам вдвоем нигде не найдется места под солнцем. Так уж лучше покончим со всем и забудем друг друга. Мне и так придется объяснять мужу, почему я не сохранила невинность до свадьбы.

Решив, что тема исчерпана, молодая женщина попросила:

– Помоги же мне зашнуровать корсет.

Воин чувствовал себя виноватым: дал прекрасной лифляндке ложную надежду, лишил ее невинности до свадьбы. Одновременно он чувствовал себя уязвленным, видя, как любовница готова забыть о нем. Конечно, молодой человек понимал: то, что говорила Герда, было выстрадано, далось ей очень и очень нелегко. Но все равно было обидно. Впрочем, самым сильным чувством было все же иное. Вот она, рядом – молодая, чудесная! Но помогая возлюбленной одеться, Воин Афанасьевич почувствовал – сейчас он теряет Герду навсегда! Не желая допустить этого, не мысля своей жизни без нее, молодой человек с отчаянием сказал:

– Давай убежим. Убежим в Европу.

Герда аж застыла на месте от неожиданного предложения.

Знай об их любви Афанасий Лаврентьевич, приди сын к нему за советом, эта история могла бы сложиться совсем по-другому. Но Воин и Герда, как известно, хранили свою любовь в тайне. Видя, что рижанка вопросительно смотрит на него, сын и секретарь воеводы Царевичев-Дмитриев града разъяснил свою идею:

– В Европе тоже можно жить. Я знаю не только немецкий, но и французский. Уедем в Пруссию или во Францию; я дворянин, обучен военному делу, неужели не стану офицером?! А тебя, мою жену, никто не станет спрашивать, кто ты и откуда.

– Но сможешь ли ты жить в чужой стране?

– А как живут шотландцы, которые нанимаются на службу в польскую, шведскую, русскую армии? Моими учителями в юности были поляки, я обучен европейским обычаям и они мне отнюдь не противны, почему мы не можем попытать счастья на Западе?

Не давая Герде возможности подумать, Воин Афанасьевич велел ей:

– Подожди!

С этими словами он оставил ошеломленную девушку одну в комнате. Вернулся быстро, через пару минут, неся тяжелый кошелек с деньгами.

– Возьми и спрячь! В Ригу приходят корабли из Данцига. Подкупи капитана одного из них и тайно поезжай в Данциг. Остановись в гостинице напротив Ратушной площади и жди меня. Не исключено, что я уеду первым, и тогда я буду тебя ждать. Затем поедем в Париж, я поступлю в мушкетеры к королю Людовику.

Воин Афанасьевич крепко поцеловал Герду в губы.

– Ты моя жена перед Богом и людьми, а если ты в Москве не нужна, то и я там, значит, не нужен!

После пылкой тирады наступила пауза. Воин чуть растерянно сказал:

– Отцы наши придут в замок еще нескоро.

– Тогда помоги мне расшнуровать корсет, – многообещающе сказала Герда Дрейлинг.

Красавица-рижанка томно провела по пухлым губам кончиком языка…

Осень вступила в свои права, в парке Царевичев-Дмитриев града желтые листья падали с деревьев на землю. Воин Афанасьевич осунулся, ходил, что называется, сам не свой. Однажды за завтраком отец поинтересовался:

– Да что с тобой? Уж не заболел ли ты?

Молодой человек снова подумал о том, что надо бы все рассказать отцу о своей любви. Ведь Афанасий Лаврентьевич так заботлив, все поймет, подскажет, что делать. Но тут же вспомнилась Герда, такая красивая и беззащитная. Появилась мысль: «А вдруг воевода из любви к сыну станет говорить, что жениться надо на православной, запретит и думать о Герде? Не могу я рисковать ее судьбой, – решил Воин. – Прости, отец, ты сумеешь все понять после моего отъезда». На вопрос Афанасия Лаврентьевича ответил ничего не значащими словами.

– Ну тогда не сиди, как сонная муха! Пошли работать! – произнес отец, недовольный таким ответом. Чувствовал Афанасий Лаврентьевич, что с сыном что-то происходит, да не придал этому значения: мало ли от чего в подобном возрасте грусть возникает?

В кабинете Воин, видя, что воевода настроен писать письмо, сел за стол и обмакнул перо в чернильницу. Конечно же, Афанасий Лаврентьевич использовал сына как секретаря не потому, что ему был крайне необходим писарь. Нет, отец открывал своему сыну тайны московской и европейской политики. Он готовил Воина Афанасьевича для больших дел и потому показывал все политические хитросплетения, учил, как должен действовать дипломат, открывал подлинные причины хода событий. Много знал Воин Афанасьевич о тайнах русской политики. Вот и в этот осенний день Афанасий Лаврентьевич начал не с диктовки письма, а с размышлений, своего рода лекции:

– После того как гетман Ванька Выговский изменил, то и татары вновь враждебными стали. Ведь до чего дошло: в Бахчисарае в посольство наше ворвались и все ценные вещи забрали, обыск учинили! Хорошо, что царские наказы послу не сумели отыскать.

– Что же, так плохо искали? – удивился Воин.

– Так посол наш специально спрятал наказы в огромном куске свиного сала. А татарам их пророк Мухамед не велел к свинине прикасаться, вот они и не стали смотреть, нет ли там кроме сала чего-нибудь еще. Вопрос не в том. Вопрос, как крымского хана от Украины отвлечь.

Казалось бы, какое дело воеводе Царевичев-Дмитриев града до событий на Украине, у него свои дела есть. Но воевода мыслил стратегически, к тому же был уверен, что хорошо разбирается в делах международных. Поэтому будущий глава всего Посольского приказа Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин и из Прибалтики осмеливался давать советы государю всея Руси.

После беседы с сыном Афанасий Лаврентьевич принялся диктовать письмо царю. Воевода прозорливо отмечал:

– Вашему царскому величеству угодно, чтоб хана крымского с Выговским какими-нибудь письмами поссорить, чтоб они, побранясь между собою, разошлись; но таких людей, которые бы умели это сделать, у вашего царского величества нет…