Санки, козел, паровоз - Валерий Генкин

Не убедил? Ну тогда другое прими во внимание. Немного страдания идет на пользу, верно тебе говорю. Полезно для эмоционального развития. Ну нельзя ощутить настоящего, подлинного, истинного, безграничного счастья, если сначала не пережил такого же истинного, подлинного горя… Так что ты спасибо ей сказать должен, да и мне, дубина ты эдакая…

Виталик с трудом очухался: похоже, Володя знал не только тайны трех Булаховых.

В ознаменование этого события и во славу их беспримерно самоотверженной дружбы они решили каждый год в такой-то день ровно в двенадцать ночи встречаться, чередуя место, — то у одного, то у другого. Ритуал предполагал свечи, шампанское и шаляпинское «В двенадцать часов по ночам». Володя пришел в назначенный час. В бронзовом канделябре — свеча, на проигрывателе — пластинка. Дверь Виталик открыл заранее. Седые гусары летели на легких воздушных конях. Они молча дождались конца генерального смотра, выпили — и, слава Богу, рассмеялись. Впрочем, поговорили неплохо. Ровно через год он пришел к Дубинскому, но того не оказалось дома. А спустя года три, когда он обживал свою холостяцкую квартиру на Преображенке, как-то вечером появилась Тина. И осталась.

Да, да, это ее фотографию ты нашла у меня в ящике. Круглое личико с глазищами. Ревнива ты очень была, и почти всегда без причин. Тина уж к тому времени давно исчезла из моей жизни, как и Snubnose, тезка твоя. They met, they parted.

А второе письмо из роддома было таким:

25 мая 1972 г.

Дорогой котинька!

Утром я уже писала Елене Семеновне, что у меня дела в порядке — все лекарства отменили (утром еще раз дали, а после обхода — больше ничего). Детский врач тоже доволен нашей Оленькой. Теперь у меня появилось молоко (т. е. такое желтое молозиво, которое завтра-послезавтра перейдет в молоко). Оленька иногда набрасывается, как звереныш (когда я не могу — не овладела еще искусством — вставить сосок ей в ротик, зову сестру на помощь), и усердно сосет. За вчерашний день она набрала 50 г, т. е. весит 3450 г. Пуповинка у нее отпала еще вчера. В общем, если все будет в порядке, то здесь нас задерживать не станут, могут выписать на 6–7 сутки. Только бы ничего не помешало. Знаешь, котинька, если ты получил белье из прачечной, то там есть пеленка (я нашила метку), ты ее положи к моим вещам, когда придешь за мной. Это чтобы я подтянула живот, пока вместо бандажа. Еще купи коробку конфет хороших, чтобы я смогла отблагодарить врача (цветы не надо).

Вчера я попросила маму одной женщины из нашей палаты дозвониться до тебя насчет лифчика — ты, наверное, как в бреду от моих лифчиков, но без него совершенно невозможно, все время льется молоко, так хоть салфетки можно подкладывать.

Только что приносили кормить дочку — сейчас уже ела меньше, но так же жадно (в маменьку пошла). Говорят, ребятишки сосут хорошо через раз. Знаешь, сейчас уже как-то трудно сказать, на кого она похожа.

Но черная: волосы и бровки — это твое. Ротик уже без налета. Котинька, купил ли ты одеяльце тканевое розовое и капроновую ленту (3 м, тоже розовую, широкую). Бедняжка, ты замотался просто и на работе, и со мной.

И знаешь, Виталь, спроси у мамы, чья я племянница, а то получилось не очень хорошо. Кто-то сказал, что я — племянница некой Марии Федоровны, у которой сегодня защищается врач, принимавший у меня роды, и он проявил ко мне максимум внимания. Но я ему говорила, что не знаю Марии Федоровны. А он 21-го ей позвонил в 11 часов: мол, М.Ф., ваша племянница родила! Та «осерчала», т. к. никакой племянницы у нее нет. Пусть мама твоя мне напишет, через какие каналы я попала сюда, чтобы я сама разобралась.

Ужас как хочется к тебе, домой.

Были папа, с работы девочки. У меня все-все есть. Если Елене Семеновне некогда, то пусть не приходит. А если придет, то молока не надо, разве свеклу безо всего.

Ты-то там как, мой любимый, солнышко мое? Оголодал, наверно, и отощал? Копи силы!

Мы с Оленькой тебя крепко целуем и очень хотим к тебе.

Целуем.

Эта бабка, что сейчас выглядывала, чтобы посмотреть наших с соседкой мужей, страшно любопытная армянка и уже утомила весь персонал претензиями.

Курсе на втором, сидючи как-то в лаборатории телефонии — в одной руке паяльник, в другой пинцет, — услышал Виталик характерное похрюкиванье. Это его коллега, техник Коля, выражал восхищение книгой. Виталик скосил глаз — что читает? — и впервые познакомился с Винни Пухом, произведением настолько совершенным, что писать о нем добрые слова лишено смысла. Разве упомянуть о важной и многими не замеченной его черте: невыразимой печали, поднимающейся с последних страниц веселой книги, где описано прощанье Кристофера Робина с детством. А я-то, дурень, не могу распрощаться с ним по сю пору. Хожу по кругу: детство — старость — смерть — рожденье — детство — старость… А между детством и старостью была, оказывается, жизнь. Как там, в математике: включает ли отрезок крайние точки? Включает ли жизнь рождение и смерть?

Тем временем в жизни Виталика произошло два приятных события: во-первых, его перестал домогаться военкомат и тушинские страдания потеряли смысл, а во-вторых, он стал владельцем собственной квартиры на Преображенке — это в двадцать пять-то лет!

Квартиру тут же взяли в оборот холостые члены достославного Общества — а холостыми были они все, но через полгода аккуратному Виталику смертельно надоели вечный срач и невозможность вести упорядоченное (унылое и бессмысленное, по общему мнению) существование, и он в качестве промежуточной меры на пути к освобождению поселил у себя милую зеленоглазую приятельницу по новой работе Олю с ее свежеохмуренным мужем Сашей. В пароксизме самоотверженности Виталик спал на кухне и чувствовал себя благодетелем. Денег не хватало, постоянно хотелось есть, и во время совместной прогулки за городом они решились на преступление. Саша бросился на мимопрохожую курицу и стремительно свернул ей шею. О этот запах бульона! Птица оказалась весьма упитанной, на троих хватило, наскребли на бутылку водки.

Еще Саша с Олей познакомили его со своим приятелем Гиви, который отирался в кинокругах и хаживал на ипподром. Хоть он нанес Виталику ущерб в двадцать пять рублей, заняв их для ипподромного счастья и, естественно, не вернув, обиды Виталик не таил. Во-первых, как выяснилось, у других Гиви брал больше. Во-вторых, сымпровизировал на кухне за бутылкой «Васи с зубами» («Вазисубани», если кто не помнит) киносюжет, который Виталик нашел очень выразительным и помнит до сих пор.

Поле под низким небом. Долго шел дождь и только-только перестал. Ноги вязнут в земле, чавкают. Но надо идти, потому что дождь прекратился. Пока лило, вы с ним сидели под навесом риги. Он ел сало, хлеб, огурец. И поделился с тобой. Он курил и оставил тебе две затяжки. Но теперь пора — кончился дождь. Он забрасывает за спину перетянутый лямкой мешок и берет винтовку. Он доводит тебя до гребня холма и ставит так, что твои голова и плечи отпечатываются на фоне прояснившегося неба. Потом пятится, передергивает затвор.