Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

Матвей Мещеряк принял список с грамоты, развернул, пробежал глазами первые строчки.

— Чудно! Писана грамота не к Урусу, а к Араслану мирзе, сыну хана, улус которого ближе всех к новому городу Самаре кочует. Ну-тка, позрим, что пишет московский царь, — Матвей услышал за спиной шаги, обернулся. К ним подошла Марфа, взглядом спросила, можно ли и ей присесть у костра. — Садись, Марфуша, какая может быть тайна, ежели она ведома нашим заклятым врагам — ногайским мурзам! Слушайте: «А мы на Волге и на Самаре вас велели беречи накрепко и ваших улусов от казаков, чтоб отнюдь никаков казак не воровал и на ваши улусы не приходил, того для есмя и город поставили на Самаре, чтоб вам и вашим улусам было бережнее; да и на Белой Волошке город есмя того для поставили, чтоб вам от казаков не было воровства. А которые воры казаки будут на Яике или вверх Самары, и вы б сослася в наш город на Самару с нашими воеводами на тех воров ходили с нашими людьми вместе и их побивали и, имая, вешали. А мы в Самарской город воеводам своим писали, а велели им с вами на воров на казаков, которые громят ваши улусы и наших торговых людей громят, посылати стрельцов и казаков с огненным боем с вашими людьми вместе, и тех воров побивати и, имая, вешать, и вы б ныне кочевали по Волге и по Самаре у нашего нового города безо всякого опасения, как у своего города, с нашими людьми у Самарского города торговали; а убытка вам из того города никакого не будет: для того есми города на Волге, на Самаре и на Белой Волошке велели устроити, чтоб вам и вашим улусам от воров от казаков никакова убытка не было…» — Матвей оборвал чтение, опустил грамоту на колени и замер, словно огорошенный полученными сведениями.

Митяй, ковыряя в углях то и дело вспыхивающим сухим прутиком, первым нарушил тягостное молчание. Он покосился на атамана, добавил к словам грамоты новое нерадостное сведение:

— Сказывал еще посланец Хлопов, что хан Урус задерживает его у себя и не отпускает на Москву. И сколько будет держать — бог весть! Наверно, хочет заставить царя Федора Ивановича порушить новые города и впредь таковых не строить!

— Или ждет, каков будет ратный успех у ногаев здесь, у Кош-Яика! — Эта догадка пришла к Матвею неожиданно, мелькнув в голове, словно искра в костре. — Побьют нас — возгордятся показанной ратной силой, а будет, что наш верх выйдет, тогда и посла отпустят в Москву, и гордыни у хана поубавится! Вот так-то, брат Митяй! Опять же получается, что мы Руси служим без государева жалованья, а все же кругом числят нас ворами, велят недругам побивать нас и, поймав, вешать. Да ладно бы одни ногаи на нас шли, а то и стрельцами стращают! Да-а, вот и получается у тебя, атаман Матвей, что пожить тебе с семьей тихо-мирно на Руси так и не придется, как о том мечталось в Сибири… И то знать надо, что куст степного перекати-поля недолго на одном месте растет: созрел, дождался своего порыва ветра и… понесло его по ковыльному морю невесть в какие края!

Марфа, успокаивая взволнованного и расстроенного мужа, негромко сказала то, что подумалось ей после услышанного:

— Кажется мне, Матвеюшка, что про стрельцов писано в успокоение ногайских мурз, а посылать их супротив казаков вряд ли отважатся, зная, какие убытки понесут воеводы в походах! Ты пойдешь к старшому атаману?

Матвей неторопливо, все еще обдумывая прочитанное, поднялся с бревна, ответил:

— Да, Марфуша. Надо и Богдану знать о грамоте царя Федора Ивановича… Боярская дума сызнова выдала нас ногаям с головой, когда ей надумалось ублажить нескольких неспокойных мурз около новых городов! А думалось мне, что на Яике будет сильное казацкое войско на службе государевой, этакая наковальня перед ногайским молотом, которым степняки извечно бьют Русь по слабым бокам!.. Боюсь, мои задумки не по нраву будут и ногаям, и Боярской думе, весьма жаль! — Матвей молча развел руками и скорым шагом направился в сторону домика, в котором проживал бывалый казацкий атаман Богдан Барбоша.

* * *

Тревожные сигнальные дымы поднялись над восточным лесом недели через три после обмена ханской сестры Айгуль на казаков. Когда с ближней сторожевой вышки ударил пищальный выстрел, Матвей Мещеряк вскинул руку над головой и зычно выкрикнул:

— Убрать учебные сабли! Кажись, пришло время показать ногаям, чему мы за лето научились! Слыхали, казаки, сполошный выстрел? Это знак, что не степной курганник над Кош-Яиком пролетел, а идет на нас хан Урус со своими коршунами! А чтобы не клевали эти коршуны наши мертвые глаза — стойте в драке крепко, себя берегите и товарища рядом поддерживайте, ежели ему трудно будет. Мало нас, но в дружбе наша ратная сила!

Новоизбранные казаки, отставив деревянные учебные сабли, опоясались настоящим оружием, поклонились атаману, благодаря таким образом за то, что успел до прихода ногайской орды обучить их воинскому искусству, и быстро разошлись по заранее указанным местам на валу, чтобы встретить степняков огненным боем.

Матвей бегом поспешил к своей избе надеть кольчугу, шлем, взять пищаль и поторопиться на берег, где уже был атаман Барбоша с караульной сотней конных казаков — они уговорились, что будут поочередно при охране своего табуна и стада на случай появления ногайцев в изрядной силе.

— Идут? — только и спросила Марфа, встретив Матвея у порога. Здесь же появился и встревоженный выстрелом Наум Коваль с пищалью в руках и с кисами, полными пороха и готовых пуль.

— Похоже, сам Урус в гости жалует, — ответил Матвей, прошел в тесноватую горницу привычно облачаясь в ратную бронь. — Тебе, Марфуша, быть дома и оберегаться от случайной стрелы, которых прилетит сюда не одна сотня, да еще и с пучками горящей пакли! Не забывай, ты теперь не одна, а вынашиваешь будущего отважного казака, а может статься, и атамана! — Матвей повернулся к молчаливому тестю, попросил: — Не выпускай ее из избы, ради бога! Знаю ее норов, не стерпит и полезет в свару!

Наум скупо улыбнулся, заметил:

— Неужто ее удержишь? Коль дело дойдет до крайней опасности, все выйдем на вал, и стар и мал, и мужики и бабы! Так издавна на Руси ведется, еще, сказывали старики, со времен нашествия татар с ханом Батыем на наши города.

— Второй раз в руки татар я не дамся… живой! — серьезно ответила Марфа. — Но и зазря голову подставлять не буду, так что не тревожься за меня, Матюша. Иди по своим ратным делам, а я займусь обедом. Война трапезе не помеха, — Марфа говорила, стараясь быть веселой и уверенной, что все будет хорошо, но голос выдавал волнение: как-то сложится сражение с ногаями на этот раз? Какой силой идут степняки? Не прислал ли Кучум своих воинов в подмогу давнему союзнику?

Чувствуя на плечах привычную тяжесть кольчуги с оплечьем и нагрудными пластинами, Матвей обнял Марфу, поцеловал в губы, сказал, что думалось самому:

— У нас достанет силы отбить наскок ногаев.

У ворот в частоколе ободрительно кивнул молодым казакам, которые стояли в карауле и тревожно поглядывали через правую протоку на северный берег, словно орда степняков уже объявилась перед Кош-Яиком. Матвей почти пробежал по стругам, спрыгнул со сходни на песок, потом поднялся к Барбоше. Богдан внешне ничем не выказывал беспокойства, стоял с пищалью в руках и посматривал на восток, где над лесом по-прежнему поднимался столб черного дыма — караульные казаки жгли сырую траву и молодые ветки, чтобы дым был густой и хорошо виден из Кош-Яика.