Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

— Да не так страхолюдны, как своенравны, — отозвался Митяй, обнажая в улыбке крепкие зубы. — Чуть что им не по нраву, хватаются за плеть и секут слуг по чем попадя!

— Плевать! — продолжал шутить Федотка. Он тряхнул кудрями и сделал шаг в сторону ногаев. — Хочу сделаться ханским зятем, а под кафтаном и ночью не буду снимать кольчугу, пусть хлещет плетью ханская дочка, сколько ей вздумается! Вона, Ортюхе Болдыреву бог татарскую княжну в женки дал! Отчего ему такой подарок, а? Нешто он рыжий? Нет, волосом черен, как и я! Нынче же поскачу к Урусу, выберу себе краше всех княжну! Митяй, проводи меня к хану, а? — заканючил Федотка, хватая друга за обе руки. — Ну едем со мной, князьями ногайскими сделаемся!

— Не-ет, Федотка, отцепись! — отшутился Митяй, сверкая сияющими зелеными глазами. — Я свою Маняшу не променяю ни на какую ханскую дочку! Дозвольте, атаманы, обниму женушку. Стоит в стороне, сердечная, слезами заливается от Федоткиных слов, страшится, что сызнова уеду!

— Иди, казак, — разрешил Матвей и легонько подтолкнул Митяя в спину. — Потом порасскажешь, что и как было. Иван, принимай у ногаев отару овец. — Матвей повернулся к есаулу Камышнику, заметив, что ханская сестра дошла уже до Шиди-Ахмеда. Ей подвели богато убранного коня и помогли сесть в седло.

Казаки двинулись в сторону ногаев, которые оборотились к Кош-Яику спиной и пустили лошадей вскачь, оставив неподалеку от берега реки отару овец.

— Ну вот, с паршивой собаки хоть сотня овчин, — пошутил атаман Барбоша и повернулся к освобожденным казакам: — Теперь сказывайте, гуляки-забияки, что с вами случилось? И каков спрос да каков ваш ответ был перед ханом Урусом? Видели его воочию?

— Как же, видели, только век бы его более не видеть! — ответил Митяй, который успел поцеловать соленые щеки сияющей от радости Маняши и возвратился к атаманам. — Телом сух и высок, под стать нашему есаулу Ортюхе. Силен, хотя и в годах уже. Сыновья в возраст вошли, правят своими улусами и полками, как и многие мурзы, под стать Шиди-Ахмеду. Сказывал нам ихний толмач, что этим летом перед нашим приходом на Кош-Яик, ходил какой-то хан Мирза, не ведаю, имя это у них такое, или какого ханского родича мурзу так называют, войной на турхменцев. Сказывали, был крепкий бой, а чей верх был, молчат. Только турхменцы есть подданные бухарского хана, потому бухарцы не прислали караванов, отчего ногайцы, под стать своему прозвищу, без товаров остались нагими!

— Это добрая весть! — обрадовался Матвей и пояснил Богдану: — Хан Кучум звал ногаев в свою орду супротив атамана Ермака. И ведомо нам было, что Урус ему не отказывал. Я сам видел этого мурзу Шиди-Ахмеда в кучумовской столице, куда он с татарскими посланцами приходил к Ермаку, только тогда Шиди-Ахмед рядился в простого дворянина при сыне князя Карачи… Теперь ногаи в ссоре с бухарцами, стало быть, и сами к Кучуму не пойдут супротив царских стрельцов, и от Кучума супротив нас подмоги не дождутся!

Богдан Барбоша понял пояснения Матвея, тоже порадовался, хохотнул:

— Во-о! Подковали козла, чтобы мерин не падал! Получается, что мы разделили прежних союзников порознь! Стало быть, Руси легче станет с немирными соседями и воевать и договариваться! — и снова к Митяю со спросом: — О чем хан Урус вас допрашивал?

Казак потер пальцами лоб, ответил:

— Интерес у него был, велико ли казацкое воинство, много ли пищалей и огненного припаса, добро ли поставлен Кош-Яик? Так мы, договорившись, порознь при спросе говорили, что казаков много, огненного припаса предостаточно, а городок наш крепок и взять ногаям городка ни в коем разе нельзя, потому как в Кош-Яике есть все, и речные крепкие суда, и кони, и разная животина, как то: коровы и овцы, а рыбы в Яике на тысячу лет хватит. Хан Урус ногами стучал, что, дескать, привираем мы крепко, а городок он все-таки спалит огнем, казаков в Яике утопит. Как утопили атамана Ермака в Иртыше, тако же и вас, простите Христа ради, грозил утопить! Ведомо ему о вагайском сражении от своих людей, которые были в ту пору около хана Кучума. Приказал пытать нас огнем, да тут к счастью вами битый Шиди-Ахмед примчал с нерадостными вестями, гнал коня наметом, потому как весь в пыли и с кислой мордой! Урус его выслушал, с кресла выскочил так резво, словно его змея пониже спины ужалила! Что-то крикнул нашим караульщикам, велел запереть нас в каком-то деревянном строении, а сам, сцепив руки за спиной, побежал в свою большую юрту вместе с Шиди-Ахмедом. Мы, не знаючи еще, что стряслось под Кош-Яиком, начали уже и с жизнью прощаться, друг дружке, как на исповеди, в грехах каяться, ночью так и не уснули. Наутро ногаи собрались в поход и нас прихватили. Как увидели мы, что ногаи погнали к Кош-Яику отару овец, так и смекнули, что крепко им от казаков досталось, что поживем еще! Травушку потопчем, вина попьем и жен поцелуем!

Богдан Барбоша проследил взглядом за отарой, которую казаки Ивана Камышника перегнали к опушке западного леса. Здесь же, под надежным присмотром казаков и парнишек-подпасков ходили с места на место коровы и овцы, а чуть подальше от реки пасся табун коней, не менее трехсот голов. За спиной на реке шумели рыболовы, поймав несколько крупных осетров.

— Грозился, стало быть, хан Урус утопить нас в Яике? — переспросил Матвей, поскреб ногтем шрам на лбу и добавил, как бы соглашаясь с доводами повелителя степей: — Добро, пущай попробует! На клятом Вагае хан Кучум напал на нас в ночную пору, когда случилась, как на грех, сильная буря. Там у нас не было ни вала, ни частокола, только кусты, да числом нас чуть больше ста! И то не сумели татары всех побить да полонить! Здесь ногаям невзначай не напасть, и городок крепко поставлен, и числом мы не малым стоим! Как думаешь, Митяй, сдюжим супротив ногаев? Ты много всадников видел в ставке Уруса? И далеко ли он отсюда стоит?

— Не так далеко, атаман. Думаю, на прикидку верст около ста будет. На берегу речки, которая впадает в Яик с правого берега. Мы с овцами четыре дня шли, с раннего утра и до позднего вечера. А ратников в стане на глазок не так много, может с две тысячи. Но у них, сами знаете, мурзы кочуют отдельными улусами и со своими воинами… — Митяй умолк, глядя в лицо атаману, как бы спрашивая, о чем бы тот хотел еще узнать. Не выдержал напряженного молчания, вздохнул: — Не знаю, как Антошка с Егоркой, а я такую легкость в животе чувствую, что ежели взмахну рукавами, то и полететь могу через протоку в крепость, где старец Еремей, должно, уху заваривает душистую, а Маняша уже и миску с ложкой мне приготовила!

Атаманы дружно рассмеялись, глядя на скорченную рожицу Митяя, а Ортюха тут же заметил:

— И то, братцы! Мельница сильна водой, а человек едой! Голодный с медом и ошметок[26]съест! Что же, не накормив, не напоив, пытаем голодных казаков? Как та баба Яга, что выспрашивает проезжего доброго молодца, кто он, да откуда путь держит!

— Твоя правда, Ортюха! А я человек без гонора, в чужом доме бесспорник: что поставят, то и съем! — Митяй облизнул сухие потрескавшиеся на ветру губы и издали с улыбкой подмигнул Маняше, которая терпеливо ждала, когда ее муж освободится и пойдет в их землянку отмыться от пыли и переодеться в чистое белье.