Дембельский аккорд - Виталий Кривенко

«Да чем же это куртафан сзади запачкан? Да ещё шею замотали, х. й башку повернёшь,» — недоумевал я.

Остановившись, я попытался повернуть голову направо, насколько это было возможно, и искоса глянул на своё плечо — оно было в засохшей крови.

Короче, весь танкач угандошен капитально. Штаны в крови, куртка в крови. Будто меня из шланга кровью поливали.

Я представил себя как бы со стороны, в окровавленных шмотках, башка в бинтах, да плюс ко всему ещё и морда небритая. Портрет классный, смотри и любуйся.

— Неплохо бы сфоткаться на память в этом кошмарном виде, — пробормотал я себе под нос.

После чего вытянул перед собой руку и, размахивая ей, тожественно произнёс:

— И фотографию подписать, примерно так: «Советский воин! Защитник апрельской революции!» А потом отослать эту фотку вместе с надписью в газету «Правда», потому как это и есть правда.

После чего, добавил, плюнув под ноги:

— Революционеры, бля.

Подойдя к палатке медиков, я заглянул внутрь — палатка была пуста, на расстеленном брезенте валялись одни лишь одеяла и бушлаты.

Так и не обнаружив никого поблизости, я побрёл за палатки, чтоб отлить по малому. Облегчившись и дрожа от холода, я засобирался обратно в палатку, чтоб опять закутаться в одеяло, пока ващё не околел нафиг.

— А может, съеб…ться отсюда на свой блок, пока нет никого. А то бросили здесь одного, и свалили куда-то. Правда, до блока «пилить» дох…я придётся. Да и где щас наш блок? Хрен его знает. А-а, ладно, подожду ещё немного. Может пацаны попожжа прикатят, — рассуждал я вслух.

И тут на глаза мне попались аккуратно сложенные ящики из под снарядов. Сверху на ящиках лежало что-то накрытое брезентом. Было видно, как из-под брезента вырисовывался контур лежащего на спине человека. На мирно спящего это было совсем не похоже. Первая догадка, что пришла на ум: это мёртвый Абаев, больше некому.

Я подошёл к ящикам и заглянул под брезент, приподняв его край.

— Так и есть, Абаев, — произнёс я шепотом.

Откинув край брезента, я поглядел на мёртвое лицо Абаева. Левый глаз был прикрыт куском бинта, сложенным в несколько слоёв. На лбу и щеке видны были засохшие тёмно-коричневые размазы от небрежно вытертой крови вперемешку с глазной жидкостью. Губы его были слегка приоткрыты, из-под них виднелся кончик языка, прикушенный передними зубами.

Я почувствовал, некую неловкость, было какое-то неприятное ощущение от увиденного. Не то чтобы это было противно или страшно, совсем нет, — исковерканных трупов за два года я насмотрелся вдоволь. Неприятные ощущения исходили оттого, что совсем не давно, всего лишь вчера вечером я разговаривал с этим пацаном, мы шутили друг с другом, а теперь он лежит передо мной мёртвый, с выбитым глазом. Я смотрел в лицо Абаеву, а перед глазами стоял образ Пипка, с дыркой вместо глаза. Два похожих случая, хотя и разные ситуации, а суть всё равно одна. И заключается эта суть в том, что погибают молодые пацаны, погибают глупо и нелепо, погибают ни за что, в чужой стране, за чужие идеи.

Кончиками пальцев я подцепил край бинта и приподнял его. Под бинтом, вместо глаза, была дырка, из которой торчал кусок окровавленной ваты.

— Ну и раздолбали же тебе «фару», Бауржан, — тихо произнёс я, и аккуратно опустил бинт на место. — А ведь эта граната предназначалась мне, а не тебе! Она ведь рядом со мной рванула, а ты был в стороне от взрыва. Только я вот отделался несколькими царапинами, хотя по идее должен был быть весь в дырках, как решето. А тебе достался всего лишь один маленький осколок, который, как назло, оказался смертельным. Ну почему так получилось, скажи? Молчишь, да? Вот и я тоже не знаю. И никто не знает, и хрен когда узнает. Напишут родным, что-то типа, «погиб, выполняя интернациональный долг», и точка на этом. И выдумали же формулировку — «выполняя интернациональный долг», под какую ситуацию её не приткни, везде проканает. И главное — долг. Какой нахер долг? Никому, вроде, ничего не должен. А вот если со мной подобное случится, то эта бумажка мне будет до пи…ды, у меня ведь нет никого. Так что, если я погибну, то пусть они прилепят её себе на жопу.

Со стороны выглядело странным то, что я беседую с мертвым, как будто он может меня понимать и слышать. Но мне в данный момент было на это наплевать.

— Слушай, Бауржан, а давай с тобой обдолбимся на пару? У меня тут есть немного чарса, щас забью, если что, — предложил я, и поглядел на мёртвого вопросительно.

— Молчание — знак согласия.

Я вытащил из кармана пластинку гашиша и пачку сигарет с зажигалкой. Усевшись на землю возле ящиков и облокотившись на них спиной, я не торопясь стал делать «ракету» (иногда мы называли так сигарету, забитую чарсом). Оторвал от пачки полоску бумаги, и скрутил из неё «гильзу». Выпотрошил из сигареты часть табака, и засунул в неё гильзу. Чиркнув зажигалкой, я нагрел край пластинки и размял чарс. Смешав чарс наполовину с табаком, я заколотил это всё в сигарету, ну вот и всё, «ракета» была готова к пуску. Я прикурил косяк и, затянувшись несколько раз, произнёс:

— Ну что, Бауржан, курнёшь? Или тебе кажется дурацким моё предложение? Ну, это ещё что. А ты помнишь, как в прошлом году в рейде, один долбай из сапёрной роты показывал командиру, как надо чарс курить? Тебе никто не рассказывал? Ха! Вот тогда был прикол. Это не мертвецу косяк предлагать.

Я сделал ещё пару затяжек.

— Прикинь. Сапёр — дурак этот, накуренный в доску, залез в БТР командиру, уселся перед ним. Достал чарс с сигаретой, и начал преспокойненько мастырить косяк, при этом он ещё и «грузил» командира, мол, все солдаты курят чарс, а косяк забивается вот так, и давай ему показывать и рассказывать.

Прервавшись, я ещё пару раз затянулся, и почувствовал, что начало торкать по мозгам. По запарке я даже протянул косяк мёртвому Бауржану, но после опомнился, и продолжил рассказывать:

— Мне этот случай пацаны из командирского экипажа рассказывали. Они там ох…евали все, думали, что всё, у пацана крышу снесло. Потом этот приколист «взорвал» косяк и стал курить его, даже предлагал курнуть командиру, но командир вежливо отказался. Ты, Бауржан, наверное, спросил бы — а что же командир? Так и молчал? А вот представь себе, молчал. Он сидел, и терпеливо ждал, пока тот выкурит весь косяк до конца. А после спокойно так, не повышая голоса, предложил этому в говно обкуренному сапёру идти тихонько к себе в роту, даже помог ему вылезть из люка. А уже потом вызвал к себе старлея — командира сапёрной роты. И вот этому старлею он пи…дюлей навставлял от души. Ты же нашего командира знаешь, он мужик конкретный и с понятием. Что ни говори, а с командиром нам повезло. За такого и умереть не грех.

Под конец рассказа язык мой начал ощутимо заплетаться, появился сушняк. Я затушил наполовину недокуренный косяк и, подняв его над головой, произнёс:

— Бауржан, может возьмёшь с собой на тот свет этот косяк? Господь тебя за такой «план», в рай на руках отнесёт.