Белые и синие - Александр Дюма

Адъютант вернулся в сопровождении командира отряда секции Единства, который заявил от имени обеих секций, что принес оливковую ветвь и хочет побрататься с генералом и его солдатами.

— Скажите вашему председателю, — ответил Карто, — что оливковую ветвь следует вручить не мне, а Национальному Конвенту; пусть он выделит четырех безоружных представителей, и я отведу их в Конвент — лишь он может принять этот символ мира и братства.

Командир отряда ожидал вовсе не такого ответа, поэтому он сказал, что нужно обдумать это предложение и после этого они сойдутся ближе и по-братски.

Командир отряда удалился, и обе секции выстроились в боевом порядке вдоль набережной Конти и набережной Малаке.

Эта диспозиция свидетельствовала о враждебных намерениях секций, что вскоре подтвердилось.

Около трех часов дня Карто увидел, что по Монетной улице приближается столь сильная колонна, что ее передняя часть заняла всю улицу, а хвост ее генерал терял из вида, хотя и находился в верхней точке Нового моста.

В то же время по набережной Железного Лома подошла третья колонна, а четвертая спешила ударить с тыла, чтобы отрезать отряд, стоявший на Новом мосту, со стороны Школьной набережной.

Несмотря на приказ сражаться до последнего вздоха, генерал Карто понял, что следует немедленно отступать, не показывая неприятелю своей слабости.

Канониры тотчас же получили приказ взять орудия на передки.

Два взвода немедленно двинулись к саду Инфанты; за ними следовали два орудия. Остальная часть войска была разбита на четыре отряда: один из них противостоял секционерам, приближавшимся по Монетной улице; другой сдерживал колонну с набережной Железного Лома; наконец, два других прикрывали отступление артиллерии.

Кавалерия осталась стоять посреди Нового моста, чтобы задержать колонну секции Равенства и скрыть маневр пехоты.

Как только генерал занял позицию в саду Инфанты, он призвал к себе два взвода, противостоявших Монетной улице и набережной Железного Лома, а также кавалерию.

Солдаты выступили, соблюдая строгий порядок, а покинутые позиции были тотчас же заняты войсками секционеров.

Между тем Гара вернулся с пятнадцатью драгунами, пятнадцатью егерями и двумястами человек из секции Кенз-Вен; лишь пятьдесят из них были вооружены.

Новый мост ощетинился штыками. Гара решил, что это республиканцы, которых он там оставил. Но, когда колонна вступила на мост, он понял по воротникам и зеленым домпонам, что оказался не просто среди секционеров, а угодил в гущу шуанов.

В тот же миг командующий войском, не кто иной, как Морган, узнал Гара, так как видел его в Конвенте, и направился к нему.

— Простите, господин Гара, — сказал он, сняв шляпу и поклонившись ему, — мне кажется, что вы в затруднительном положении; я хотел бы вам услужить: что вам угодно?

Гара тоже его узнал и понял, что он шутит. Но ему не хотелось шутить.

— Я желаю, господин председатель, — сказал он, взводя курок пистолета, — чтобы вы дали пройти мне и моим солдатам.

Однако Морган продолжал острить.

— Очень справедливое требование, — сказал он, — мы должны были бы его исполнить, чтобы отблагодарить за любезность генерала Карто, уступившего нам без боя позицию, которую мы занимаем. Только сначала разрядите свой пистолет. Беда не заставит себя ждать. Представьте, чего пистолет случайно выстрелит; мои солдаты подумают, что вы в меня стреляли, и разорвут в клочья и вас, и ваш маленький, наполовину безоружный, как вам известно, от-!»яд; мне это было бы весьма неприятно, поскольку все сказали бы, что мы воспользовались своим численным превосходством.

Гара разрядил пистолет.

— В конце концов, зачем вы здесь? — спросил он.

— Вы сами видите, — со смехом отвечал Морган, — мы пришли на помощь Конвенту.

— Командир, — промолвил Гара с иронией, — следует признать, что вы помогаете людям странным образом.

— Ну, я вижу, что вы мне не верите, — сказал Морган, — и понимаю, что придется сказать вам всю правду. Ну так вот, на нашей стороне — сто тысяч в одном Париже и миллион во Франции, не так ли, Костер?

Молодой, вооруженный до зубов мюскаден, к которому он обратился, лишь насмешливо кивнул и произнес мелодичным голосом одно слово:

— Больше!

— Видите, — продолжал Морган, — мой друг Сен-Виктор, человек чести, подтверждает мои слова. Так вот, в Париже нас больше ста тысяч, во Франции — больше миллиона всех тех, кто поклялся уничтожить членов Конвента и сровнять с землей здание, где была решена участь короля, и откуда, подобно стаям зловещих птиц, вылетело столько смертных приговоров. Надо, чтобы наказаны были не только люди, но чтобы возмездие обрушилось даже на камни.

Завтра не останется в живых ни одного депутата; завтра дворец, где заседает Конвент, будет разрушен. Мы посыплем солью место, где он возвышался, и земля, на которой он был построен, будет проклята нашими потомками.

— Если вы настолько уверены в исходе дня, командир, — сказал Гара тем же игривым тоном, каким говорил недавно Морган, — для вас, должно быть, не имеет значения, будет ли в рядах вашего противника на двести человек больше или меньше.

— Ни малейшего, — отвечал Морган.

— В таком случае еще раз повторяю: пропустите меня; я хочу умереть с моими соратниками и найти могилу в том самом Конвенте, который вы, должно быть, обрушите на их головы.

— Тогда сойдите с лошади, дайте мне руку и пойдемте впереди, — предложил Морган. — Господа, — продолжал он с интонацией, нехарактерной для «невероятного», но выдававшей аристократа, — будем же честными игроками. Гражданин Гара направляется с двумястами солдатами, лишь пятьдесят из которых вооружены, защищать Национальный Конвент и просит его пропустить. Эта просьба представляется мне столь справедливой, а бедный Конвент кажется мне настолько больным, что, по моему мнению, нам не следует противиться этому доброму побуждению.

Насмешливый хохот встретил его предложение, и оно было принято без голосования. Все расступились, и колонна прошла во главе с Морганом и Гара.

— Счастливого пути! — прокричал им вслед Сен-Виктор.

Морган словно не замечал, что удаляется от передовых пикетов секционеров. Продолжая беседовать с Гара и ведя его под руку, он дошел с ним до колоннады Лувра.

Морган был одним из тех чистосердечных людей, которые доверяют даже своим врагам, будучи убежденными, что во Франции отвага является наилучшей мерой предосторожности.

Поравнявшись с колоннадой, Морган оказался в двадцати шагах от фронта войск Конвента и в десяти шагах от великолепно одетого генерала Карто; в шляпе, украшенной трехцветным плюмажем, ниспадавшие перья которого застилали ему глаза, генерал опирался на свою саблю.