Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Майор Дорфус, завтра поутру купите два воза дров и два воза хвороста. А ещё бочку смолы.
– Как прикажете, господин генерал, – отзывался тот.
– И не скупитесь. Дрова и хворост должны быть самыми сухими.
Дорфус поглядел на барона и спросил:
– Господин генерал, дрова и хворост, должно быть, пойдут в бараки для солдат, а куда же понадобится смола?
Кажется, этот вопрос интересовал не только его, офицеры, сидевшие рядом и слышавшие распоряжение командира, тоже хотели знать, зачем нужна смола. Но генерал был в дурном расположении духа, и казалось, что любопытство подчинённых его заботит сейчас меньше, чем баранья колбаса. А вот полковник Брюнхвальд был готов всё объяснить своим товарищам. Он, прожевав кусочек гуся, запил его глотком вина, вытер губы салфеткой и ответил за генерала:
– Думается мне, господа, генерал полагает, что, возможно, придётся нам из города вырываться, и мы должны быть к тому готовы.
– Вырываться? – удивился Вилли Ланн. – Неужто всё так плохо?
– Ничего ещё не известно, – отвечал ему Брюнхвальд, – но наш генерал считает, что готовым надобно быть ко всему.
Волков ничего не сказал, а лишь подивился про себя тому, насколько хорошо его товарищ знает его.
– Но дрова зачем? – спрашивал Хенрик.
– Городишко надобно будет сжечь, – злобно ухмыльнулся полковник Роха. – Пока пузаны будут свои домишки да улицы тушить, нам легче будет уходить.
Волкову и баранья колбаса сейчас не пришлась, он отбросил вилку с ножом и сказал холодно:
– Этот поганый город надобно было подпалить ещё в первое наше пребывание тут!
Неожиданно Карл Брюнхвальд засмеялся, а за ним, хрипло и пугающе, стал смеяться и полковник Роха, а уже после них начали посмеиваться и Рене и другие офицеры, и молодые тоже. Даже Волков не удержался, пусть и настроение у него было отвратительное, но и он усмехнулся. А тут в трактир пожаловал не кто иной, как ротмистр Кохнер. На сей раз он был без кирасы и шлема и вид имел совсем удручённый.
Генерал увидал его и сразу ожил:
– А ну-ка, ротмистр, идите сюда, – он обернулся к ближайшему лакею. – Любезный, тарелку и стакан моему гостю.
Для толстяка, которого генерал непременно хотел усадить рядом с собой, офицерам пришлось подвинуться. И Кохнер, поблагодарив генерала, сел между ним и Брюнхвальдом. Волков сам, на правах хозяина, положил ему из блюда большой кусок гуся.
– А знаете, ротмистр, вы знаток хорошей кухни, – врал толстяку генерал; если быть честным, то барону здешняя еда не очень нравилось, – тут и вправду неплохо кормят, почти как в трактирах Вильбурга.
– Спасибо, господин генерал, – печально отвечал Кохнер, кажется, ни стол, заставленный дорогой едой, ни вино, что ему наливал в кубок лакей, не доставляли толстяку радости.
– Отчего же вы так грустны, друг мой? – с участием спрашивал барон. «Толстяк не радуется целому столу кушаний? Видно, что-то случилось!».
– Меня выгнали с должности! – сразу сообщил ротмистр. Вернее, уже не ротмистр. – Сказали, что я не должен был вас пускать в город. Что я позор, а не офицер. Я опозорил всех офицеров города. Что я болван, – он едва не всхлипывал.
– Не должны были пускать нас? – удивлялся барон. – Что за глупости? Его Высочество – первый союзник вашего города! Вы всё равно нас пустили бы по договору, просто мы с вами всё сделали быстрее, без этих чинуш из магистрата.
– Может и так, может и так, но вот капитан ван Куттен выгнал меня. И мой дядя говорит, что я болван, он потратил столько усилий и денег, чтобы устроить меня на эту должность, а я ни на что не годный осёл.
– Ван Куттен, ван Куттен… – повторил генерал пару раз, обдумывая что-то, а потом, склонившись к толстяку, спросил у того тихо: – Друг мой, а вы ходите к причастию?
– Хожу, – так же тихо отвечал тот.
– А ваш капитан ван Куттен?
– Нет, он лютеранин.
– Лютеранин? Да, одни из них себя так и называют. Лютеране. А ещё есть последователи людоедов Кальвина и Цвингли, ещё и другие имеются, но для всех для них есть правильное название… – тут он замолчал, как бы давая толстяку закончить его фразу и тот закончил шёпотом:
– Еретики.
– Еретики, – кивал Волков удовлетворённо. – Безбожники, слуги сатаны, нечестивые. И я очень рад, что вы не из таких.
– Да, но… – пухлая физиономия Кохнера была весьма кисла. – Они остались на должностях, а меня выгнали… Меня жена уже бранила… Грозилась выгнать, если я не найду доброго промысла.
– Это правильно, всякий человек должен быть при ремесле, – согласился барон, – но пока вы ищете, я возьму вас себе в помощники.
– Да? – оживился бывший ротмистр. – А что нужно будет делать?
– Завтра поутру, после завтрака, я со своими офицерами поеду смотреть город, хочу посмотреть стены, ворота и башни. Также ближайшие окрестности возле города. Предлагаю вам поехать со мной, будете при мне; я вам буду платить… ну… – генерал думал, как бы не дать лишнего. – Тридцать крейцеров в день.
– Тридцать крейцеров? – кисло спрашивает Кохнер. Такая деньга была явно не по запросам толстяка, судя по всему, стоя на городских воротах, он вымогал из купчишек и возниц явно больше. Но тут ему не из чего было выбирать, и, вздыхая, толстяк соглашается: – ну, раз так, то я берусь, что ж делать.
Ни выпить, ни съесть всё оплаченное офицеры барона, конечно, не смогли даже при помощи Кохнера, всё оставшееся лакеи им собрали в корзины с собой. Офицеры и были рады, хорошей еды было ещё на два дня. На том и разошлись, Волков поехал в свою гостиницу, а офицеры – в бараки к солдатам, так как ещё не обзавелись в городе жильём. Брюнхвальд, хоть и под хмельком, а дело своё знал и всё помнил:
– Местные ушли в бешенстве. Пошлю вам в гостиницу пяток человек из вашей охраны. Пусть посидят ночку у вас. Мало ли что.
– Да, друг мой, пришлите, – отвечает генерал; сам-то он считает, что, скорее всего, ему ничего не угрожает, ну не кинутся же местные на официального посланника курфюрста, но забота товарища ему приятна.
* * *
Его комнаты явно не стоили тех денег, что он платил. В окнах были щели, и оттуда изрядно дуло; хотя от сквозняков можно закрыться пологом кровати и надеть на голову каль, но в перинах нашлись клопы. А от них ни шапочкой, ни пологом не закроешься. Он просыпался за ночь дважды и