1888 - Ж. Л. Готье

– Нас и не звали, – ответил я, пока Клаудия разглядывала мешки. – Дверь с заднего двора оказалась открытой.

– Опять? Мне так и не удалось выяснить, кто этим занимается. Благо, с сегодняшнего дня это больше не мое дело.

– Вас уволили?

– Мистеру Муру больше нечем платить. Я не хотел покидать его семью и очень надеялся, что финансовая ситуация изменится. Чуда не произошло. Миссис Мур в последний раз попросила отвезти очередные мешки с одеждой для благотворительности в клинику миссис Белл, после чего я стану свободным человеком.

– Оставьте. Мы с мисс Дю Пьен займемся ими. Вдвоем пробираться сквозь Уайтчепельскую темноту проще и чуть безопаснее.

Старик улыбнулся и благодарно кивнул, надевая сюртук, а из гостиной раздались сдавленные, спазматические мужские всхлипывания и звук конвульсивно высыпаемых на стол таблеток из стеклянной банки.

Дворецкий сразу же погрустнел и помрачнел, услышав тихий плач своего бывшего работодателя, ставшего для него семьей, в чем он не раз признавался.

– Мистер Мур сам не свой, – сказал мужчина и взял в руки потасканный шотландский чемодан. – Увидите разбитые дверцы шкафа или еще какой бардак – не обращайте внимания. Я целыми днями единолично пытался убрать за ним, но он так сильно набедокурил, что у меня не хватило никаких сил.

– Что случилось? – поинтересовалась у него Клаудия, выглядывая из-за дверного косяка в гостиную. – Ох, сколько лекарств! Он же может отравиться!

– Вы разве не знаете? – удивился дворецкий, приподняв густые, нестриженные, седые брови. – Его старшую дочь четыре дня назад нашли на железнодорожных путях. Полицейские сказали, что она бросилась под поезд.

Миссис Дю Пьен оробела, казалось, даже перестала дышать. Ее лицо мученически искривилось, ноги подкосились, она чуть не потеряла сознание, едва мы с Эдмундом успели ее поймать и усадить на ближайший стул.

Порывисто вдыхая полной грудью, она силилась что-то сказать, но душевное потрясение так сильно сжало ей горло, что голос женщины оставался только на губах.

Врач вдруг побелела и упала в обморок. Ее руки, ноги и тело сделались мягкими, и она медленно начала сползать со стула на пол.

Мажордом принес одеколон, которым мы потерли ей голову и виски, а затем дали понюхать соли из склянки. Манипуляции пришлось повторять несколько раз, потому что миссис Дю Пьен, считающая себя виновной в смерти Роберта и в состоянии Эбигейл, то возвращалась в чувства, то снова закатывала глаза и теряла сознание.

– Дочь Бенедикта постоянно разговаривала с Анной и накануне дописывала ваш портрет, мистер Брандт. Она хотела поехать с ним на выставку. Несколько дней спустя Эбигейл не вернулась домой, – сказал Эдмунд, смачивая тряпку одеколоном. – Я интересовался у миссис Гамильтон, не известна ли ей причина такого опрометчивого поступка ее сестры.

– Каков был ответ?

– Кто-то сказал дочери Бенедикта, что вы умерли, – ответил мажордом и приоткрыл входную дверь, чтобы в коридоре стало побольше свежего воздуха. – Она очень переживала и не находила себе места с того дня, когда вас избили и отправили в Бедлам.

– Где сейчас находится портрет?

– Стоит за шкафом в комнате Кэтрин.

– Миссис Гамильтон в доме? – спросил я, обмахивая врача тряпкой.

– Нет. Племянница Бенедикта еще днем уехала в Уайтчепел, искать новый паб для труппы. Скоро должна вернуться. Интересно, за что бог возненавидел это место и эту семью?

– Бог ненавидит всех одинаково, – прошептал я, поднимаясь с колен. – Пришла пора заканчивать расследование. Оно порядком затянулось и забрало с собой много непричастных людей. Кэтрин у себя?

– Да. Она почти не ходит и целыми днями лежит в постели, сильно кашляя.

Я попросил Эдмунда приглядеть за Клаудией, а сам отправился на второй этаж прямиком в спальню к миссис Мур.

Положив вокруг себя множество подушек, женщина с горящим неестественным румянцем на щеках мирно дремала, дыша через чуть приоткрытые бледные губы, а потускневшие, но все еще пышные и роскошные волосы наконец-то были распущены и волнами лежали на ее плечах. Рядом на прикроватной тумбочке находились скомканные салфетки, пропитанные мокротой и алой кровью.

Я встал около входа, закрыв за собой дверь.

Кэтрин медленно подняла тяжелые веки, оставив их в полуоткрытом состоянии, осмотрела меня беспомощным взглядом и слабо улыбнулась.

– Туберкулез? – риторически спросил я. – Скоротечно он вас подточил, миссис Мур. Как ваше самочувствие?

Женщина усмехнулась над моим вопросом и попыталась убрать волосы в пучок, но обессиленное тело не позволило ей этого сделать. Ее правое плечо, пораженное туберкулезом, было резко опущено вниз и сильно уродовало фигуру.

– Итан, мальчик мой, как же я рада видеть вас живым, – прохрипела Кэтрин почти беззвучным голосом. – Многих обманули. Семейная жизнь – это беспросветная кабала, а не счастье. Бенедикт прожил свое, а мне пожить своей жизнью так и не дал. Никому не дал. Посмотрите, во что я превратилась – немощная, больная, глупая старуха. Дочь бросилась под поезд, кому я теперь передам свой бизнес?..

Миссис Мур в приступе бреда говорила скоро, порывисто и еще черт знает о чем. Сознание женщины прояснилось чуть позже, когда я подал ей графин с водой, и она выпила лекарства.

– Если бы вы не посещали паб мистера Баррингтона, то, возможно, не подхватили бы туберкулез.

– О, Дэвид. Славный мужчина, показавший мне неподдельные эмоции и заставивший желать жить, оберегая себя, а не всех вокруг, – говорила она, но ее речь прерывалась лающим кашлем. – Я полагаю, вы пришли за картиной Эбигейл? Можете забрать. Хорошо, что наше расставание с дочерью не будет долгим.

Я вынул из-за шкафа холст с портретом, поражаясь тому, как девушка исключительно по памяти смогла так точно изобразить меня.

– Это этюд, – сказал я, перевернув холст. – Где полноценная картина?

– Это она.

– На обратной стороне написано, что это этюд.

– Тогда я не знаю. Эбигейл собиралась поехать на выставку вопреки нашим запретам. На рельсах портрета не было.

Я сильно сжал холст и задумался. Напечатанное слово «этюд» двоилось на бумажке, приклеенной к обратной стороне.

– Мы похоронили дочь рядом с Робертом, – сказала миссис Мур, – когда у вас будет свободное время, сходите к ней.

– Кэтрин, почему вы не давали врачам себя обследовать?

– Мистер Брандт, я сама врач, и как только у меня появились интенсивные боли, поднялась температура, нога стала отекать и обнаружилась хромота, стало понятно, что это начавшийся туберкулез. Я никому не разрешала осматривать себя и изредка посещала мисс Дю Пьен, которая давала мне лекарства, чтобы уменьшить боль.

– Вы не сказали, почему пытались скрыть болезнь.

– Мне негде было найти утешения. Бенедикт очень злится, как только видит меня захворавшей. Ему нужно, чтобы у жены ничего не болело, чтобы она всегда