Близкие люди - Татьяна Устинова

— Я хотела звонить в МЧС и вызывать спасателей, — сказалаучительница хладнокровно, — что вы там делали столько времени, в этой вашейванной?

Он отлично знал, как выглядит со стороны — мокрыеприлизанные волосы, красная рожа, медвежья туша, кое-где прикрытая веселымрозовым полотенчиком.

Она давно должна была уехать, мать ее!..

Он прохрюкал нечто неопределенное, то ли извинение, то липроклятие, прошагал мимо — на стенах задрожали картины — и с силой захлопнул засобой дверь в свою комнату.

Нет, это просто невозможно! Что она себе позволяет, этачужая женщина, поселившаяся в его доме?! Он сразу, с порога, отпустил ее домой,почему, черт ее возьми, она не уезжает?! Что она делала под дверью ванной?Подслушивала? Вынюхивала? Что ей может быть от него нужно?

Он вытащил из гардероба любимые старые-престарые слаксы, внезапамятные времена купленные в Лондоне в магазине «Маркс энд Спенсер», и тоненькийсвитерок того же происхождения, вытянувшийся от многочисленных стирокнастолько, что приходилось засучивать рукава.

И свитерок, и слаксы были проверенными средствами утешения,и Степану немного полегчало, как только он почувствовал кожей знакомую мягкостьстарой ношеной ткани.

Теперь он был вполне готов. Мужчина, облаченный в свитер ислаксы, сильно отличается от мужчины, обмотанного поперек живота розовымполотенчиком.

Сейчас он выставит нахальную прибалтийскую крысу из своегодома. В два счета.

Он будет строг, холоден и сдержан. Он не позволит себе ниодного лишнего слова. Он даже глаз на нее не поднимет, не то что не повыситголос.

Картина собственного величия, нарисованная воображением,была так заманчива, что он вступил в гостиную-кухню, где шумел чайник и шипеласковородка, величественно и тихо, как и подобает истинному хозяину дома.

— Садитесь, — сказала Ингеборга не оборачиваясь. — Все давноготово.

Степан медленно и утомленно поднял глаза, только что постноопущенные в соответствии с выбранным образом.

Сзади, над ремнем джинсов, у нее порхал пышный бант, накоторый были завязаны ленточки фартука. В правой руке она держала серебрянуюлопаточку, а в левой — толстую прихватку, вышитую мещанскими розочками. Однаждыв припадке хозяйственной деятельности Степан зачем-то купил эти прихватки вкаком-то немецком магазине.

И пахло так вкусно, что в желудке моментально ожил небольшойогнедышащий дракон. Ожил, дыхнул жгучим паром и потребовал немедленнойкормежки.

А может, не будет ничего плохого, если он просто поест?

Он только поест и даже не будет на нее смотреть. Он сейчассядет, потянет к себе тарелку с ломтем горячего мяса и съест его весь докрошечки, и тарелку вычистит хлебом, и хлеб тоже съест, а потом съест помидоры,разложенные красиво, как в ресторане. Кажется, однажды он уже стоял в таком жеголодном истерическом припадке над накрытым ею столом, и от запаха ее стряпни унего мутилось в голове.

Если он разрешит себе поесть, будет это малодушием или нет?Или все-таки нужно выгнать ее прямо сейчас?

Он не может выгнать ее прямо сейчас, и это, конечно же,малодушие и слюнтяйство.

— Садитесь! — повторила Ингеборга настойчиво, повернулась ибыстрым критическим взглядом осмотрела стол. — Моя бабушка всегда говорила, чтонет ничего на свете хуже, чем голод, особенно давний. Она считала, что стоитпоесть, и жизнь сразу станет легче.

Павел Степанов неловко приткнул себя за стол.

Все чувства, включая осторожность, недавний страх,раздражение, недовольство собой, необходимость куда-то бежать и что-топредпринимать там, куда удастся добежать, сдались практически без боя. Тарелкас куском дымящегося мяса оказалась намного сильнее всех остальных высокихматерий.

Он быстро и жадно съел все, что было, и посмотрел наИнгеборгу вопросительно. Она тут же положила ему еще кусок. И сразу же налилачаю в огромную глиняную кружку и сдернула салфетку с большого блюда. На большомблюде оказалось чуть-чуть подгоревшее снизу песочное печенье. Как в детстве.

И ему было решительно все равно, прыгает он в кольцо илинет.

Ингеборга пила чай, сидя напротив него. Пила сдержанно икрасиво, как обычно, и Степан, проглотив вторую порцию корма, неожиданнообозлился на то, что она все делает так сдержанно и красиво.

— Вы вполне могли бы и не утруждаться. Я же сразу сказал,что вы можете уехать.

Она посмотрела на него с другой стороны стола и, кажется,даже усмехнулась.

— Если вы хотите поразить меня своей вежливостью, можете нестараться. Я все и так знаю. Лучше расскажите мне, что такое опять произошло увас на работе.

— У нас на работе уже довольно давно происходит одно и то жеявление. Называется задница, — пробормотал Степан и откусил печенье. Оно былосухим и легким, очень вкусным.

Крошки посыпались на свитер, и он решительно стряхнул ихпятерней.

— Задница — это когда вы приехали на работу и поняли, чтозабыли дома ключи от кабинета, — неожиданно сказала Ингеборга. — А то, чтопроисходит у вас, называется как-то по-другому.

— Это точно. — Степана удивила ее проницательность. — Толькоя пока не знаю, как это называется.

— Вы всерьез думаете, что будут еще какие-то… жертвы?

— Я не знаю, что именно я должен думать. Один из моихрабочих умер явно не своей смертью. Я так до конца и не уверен, своей лисмертью умер Петрович. А сегодня моего зама у меня на глазах чуть не переехаламашина. Второй зам от большой любви забрался в сейф и вытащил оттудавещественное доказательство, потому что был уверен, что оно повредит еговозлюбленной. Сама возлюбленная неожиданно сообщила нам, что много лет назадотравила своего мужа, и тот самый рабочий, который умер первым, еешантажировал. Она приготовилась заплатить ему, поехала ночью в Сафоново, но сним не разговаривала и не виделась, потому что кто-то столкнул его в котлован.Зато она видела мою машину, которая из Сафонова в ту же ночь уезжала.Перепутать она никак не могла и клянется, что это была именно моя машина. Чтовы так смотрите? — вдруг спросил он грубо. — Закройте рот!

Ингеборга послушно закрыла рот.

— Да, и еще! — продолжил Степан с непонятным злорадством. —Прораб все порывался что-то мне рассказать, а я так и не стал слушать, потомучто именно в тот момент понял, что тетрадь из сейфа упер Чернов. И я теперьдумаю, имеет это значение или не имеет.

Ингеборга отпила из кружки и сказала решительно: