Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

этот вечер, как и всегда, Завалин и его взрослый сын Пашка вернулись домой на Андреевский прииск, в барак для семейных, голодные и уставшие.

Хозяйка, пожилая худощавая женщина с седеющими волосами, сняла с плиты чугунок с вареной кониной, выложила мясо в тарелки и поставила на стол. На говядину у нее не хватило талонов, пришлось взять конину.

Отец и сын умылись и сели ужинать. Старик взял себе кусок мяса побольше и стал резать его ножом. То ли нож был тупой, то ли мясо слишком жесткое, только оно никак не поддавалось, хоть плачь. Завалин попытался откусить от куска, но куда там! Точно это было не мясо, а резина.

— Ты что, мясо не доварила? — ворчливо спросил старик у жены, отодвигая тарелку. — Пусть еще поварится. Завтра утром съедим.

В касьянов день не полагалось отдыхать. Не работали только те, кого звали Касьяном. Поэтому рабочие не любили февраль, когда он имел лишний день.

В бараке был один-единственный Касьян, длинный, сухопарый человек средних лет с большими жилистыми руками. С самого утра над ним стали подшучивать:

— Касьян, ты сегодня у нас именинник, ставь ведро водки!.. Одни раз в четыре года можно раскошелиться!..

— Давай, давай, не жмись!..

— Да вы и десять бы ведер вылакали, — говорит Касьян. — Вам только дай. А в шахту кто за вас полезет?

На плите варилось мясо, которое Завалин вчера не съел. В чугунке, пенясь, булькала вода. Завалин сидел возле плиты, поглаживая бородку. Предвкушая сытый завтрак, он балагурил:

— Не худо бы, если человек сам мог выбрать себе имя. Ежели ты, к примеру, чиновник, самый подходящий для тебя святой — Никола. Николин день бывает два раза в году. Для земледельцев — Семен хорошо, как раз кончается летняя страда. А Касьянами попов надо называть, у них и так каждый день праздник.

— Твое мясо, наверно, давно сварилось, — сказала жена Завалина.

Завалин ткнул в чугунок вилкой:

— Еще твердое. Ничего, прожую. — Он выложил мясо в тарелку и стал приглядываться.

— Ты что время проводишь? — спросила жена. — Ешь скорей, а то на работу опоздаешь.

Завалин перевернул мясо и еще больше скривился, словно ему дали рвотное.

— Да вы поглядите, чем нас кормят! — на высокой ноте закричал он, приглашая людей в свидетели.

К Завалину подошел Касьян, заглянул в тарелку.

— Фу, гадость какая, — брезгливо сказал он. — Сейчас же выбрось на помойку!

Завалина, державшего тарелку с мясом, окружили. В тарелке лежал лошадиный ч…

Раздался хохот.

— А на зуб-то он какой?.. Он вчера не распробовал!.. Его сколько ни вари — не вгрызешь!.. Ну как хренок?..

Лицо Завалина налилось краской, бородка затряслась.

— А сами вы-то что жрете? Требухой давитесь да тухлятиной. Собак лучше кормят!

В бараке затихли. Кто-то посоветовал:

— Отнеси это мясо управляющему, пусть сам увидит, чем нас потчуют.

— А вдруг он возьмет и слопает на наших глазах, — сказал Касьян. — С пьяных глаз не разберет. Потом скажет: «Отменная жеребятина! Чем вы недовольны?..»

На этот раз шутка никого не рассмешила. Завалин поставил тарелку на стол для всеобщего обозрения.

— Паша, — сказал он сыну, чтобы все слышали, — мы сегодня на работу не пойдем. Бастуем!..

— Этим их не доймешь, — мрачно заметил низкорослый рабочий со шрамом на правой щеке. Иван Быков, сосед Завалина. — Вот если бы все не вышли…

— Силой выгонят, — подал кто-то голос.

— А что мы, скот, чтобы нас силой загонять в шахты, — громко сказал Касьян. — Не захочем, и никто нам ничего не сделает.

В бараке зашумели:

— Проучить бы их, подлецов!..

— А что, и проучим!.. Братцы, не выходи сегодня на работу!..

— А почему только сегодня? Бастовать, так бастовать!..

— Верна-а-а!.. А то за людей не считают!..

— Беги по баракам, предупреди всех, — сказал Завалин сыну.

…В этот день на Андреевском прииске ни один рабочий не вышел на работу.

Разъяренный Евстигней метался на коне между бараками, хрипло матерясь. Он еще с утра сорвал голос. На его крик никто не обращал внимания.

Трошка предупреждал рабочих:

— В магазинах, наверно, водки полно будет, чтоб споить нас. Не сметь покупать! Если кто-нибудь напьется, судить будем!.. Своим, рабочим судом! Наша пролетарская совесть должна быть чистой!

О забастовке стало известно на соседних приисках. В тот же день, после обеда, не вышли на работу рабочие Пророко-Ильинского прииска. А к вечеру забастовали рабочие Надеждинского.

Администрация корпорации забила тревогу. В Петербург и Лондон полетели тревожные телеграммы. Было строжайше запрещено передвижение рабочих из бастующих приисков в небастующие. Бастующие прииска окружили казачьими кордонами. Но их все равно обходили по топям и хребтам. Связь между приисками не прекращалась.

К 10 марта забастовало сорок четыре прииска.

Грюнвальд велел объявить рабочим через десятников, что корпорация согласна снизить цены на провиант по две копейки с рубля, если рабочие прекратят забастовку. Что касается водки, то на нее цена уже снижена — бутылка стоит на пятнадцать копеек дешевле.

Администрация надеялась, что рабочие, благодаря дешевизне на водку, станут пить, начнутся пьяные дебоши и тогда будет повод применить силу.

Но на приисках поддерживался идеальный порядок. В магазинах от водки ломились полки, но ее никто не покупал.

Бастующие ответили Грюнвальду, что забастовка прекратится в том случае, если будет установлен восьмичасовой рабочий день, разрешены рабочие собрания, уволены десятники, которые издеваются над рабочими, и вместо них назначены десятники из самих рабочих.

Требования бастующих были отклонены. Зато цена на водку снизилась еще на пять копеек — пей не хочу! И опять никто не брал водку.

— Светопреставление! — удивлялся исправник, выслушивая доклады урядников. — Даже на горькую не клюют!

Грюнвальд был отозван. Вместо него из Петербурга прибыл новый главный инженер Теппан, высокий холеный блондин с золотой челюстью. Он пригрозил насильственным выселением из бараков. Рабочие ответили, что штрейкбрехеров они не пустят на прииска, а бараки освободят только в том случае, если корпорация согласится отправить рабочих и их семьи на родину за свой счет.

Под угрозой судебной расправы было запрещено рабочим ночью выходить на улицу. С вечера до утра по приисковым поселкам сновали пешие и конные казачьи патрули.

Исправник кричал на урядников, топал ногами, требуя разыскать зачинщиков. Те в свою очередь наседали на десятников. Но зачинщиков не удавалось обнаружить, хотя по всему было видно, что забастовку направляет чья-то твердая, уверенная рука.

В каждом бараке был избран староста из самых уважаемых рабочих. Об этом администрация знала и всех старост взяла на учет. Все остальное происходило в глубоком секрете. Даже рабочие не знали, что старосты на своем тайном собрании выдвинули выборных — по одному от каждого прииска.