Армадэль. Том 1 - Уилки Коллинз

В этом неловком положении моему осторожному поведению удивительно помогает совершенная нечувствительность милого, старого майора. Ревность жены его такое чудовищное помешательство, какое только можно найти в доме сумасшедших. Это — порождение ее скверного характера, усиленного неизлечимой болезнью. Бедный старик не имеет другой мысли, кроме как о своих механических занятиях, и я не думаю, чтобы он знал до сих пор, хороша я собой или нет. С этой случайностью на подмогу мне я могу не бояться проделок госпожи и незваных приходов сиделки, по крайней мере, на время. Но вы знаете, что значит ревнивая женщина, а я знаю, какова миссис Мильрой, и признаюсь, что я вздохну свободнее в тот день, когда Армадэль раскроет свои глупые губы, чтобы сделать мне предложение, и тем заставит майора послать в газеты объявление о новой гувернантке.

Имя Армадэля напоминает мне о его друге. С этой стороны мне угрожает еще большая опасность, и, что еще хуже, я не чувствую себя так хорошо вооруженной против мистера Мидуинтера, как против миссис Мильрой.

Все в этом человеке более или менее таинственно, что мне вовсе не нравится. Начать с того, каким образом случилось, что сомерсетширский пастор доверяет ему? Как много сказал ему этот пастор? Почему он был так твердо убежден, когда говорил со мной в парке, что я не та мисс Гуильт, которую ищет его друг? Я не могу придумать никакого ответа на эти три вопроса, я не могу даже узнать, кто он и каким образом он и Армадэль познакомились между собой. Я ненавижу его… Нет, не то, я только желаю разгадать его. Он очень молод, низок ростом и худощав, деятелен и смугл, с блестящими черными глазами, которые говорят мне ясно: «Мы принадлежим человеку с умной головой и твердой волей, человеку, который не вечно сидел в деревенском доме и ухаживал за дураком». Да, я положительно убеждена, что мистер Мидуинтер сделал что-нибудь или пострадал от чего-нибудь в своей прошлой жизни, как ни молод он, и я отдала бы Бог знает что для того, чтобы добраться до этого. Не сердитесь на меня, что я так много распространяюсь о нем. Он имеет столько влияния над Армадэлем, что может быть весьма неудобным препятствием на пути моем, если я не смогу с самого начала приобрести его доброе мнение.

Ну, можете вы спросить, что же мешает вам приобрести его доброе мнение? Я очень боюсь, мама Ольдершо, что я приобрела его в такой степени, какой я и не надеялась. Я очень боюсь, что этот человек уже влюблен в меня.

Не качайте головой и не говорите: «По-прежнему тщеславна!» После всех ужасов, какие я перенесла, во мне не осталось тщеславия, и мужчина, восхищающийся мной, заставляет меня трепетать. Было время, признаюсь… Фи! Что это я пишу? Сентиментальности! Сентиментальности — вам! Смейтесь, смейтесь, моя душа, а я не смеюсь и не плачу, я чиню перо и продолжаю мой… Как это называют мужчины? Мой рапорт.

Одно, что стоит разузнать, это права я или ошибаюсь насчет того впечатления, которое я произвела на него. Позвольте.., я была Четыре раза в его обществе. Первый раз в саду майора, где мы встретились неожиданно лицом к лицу. Он стоял и смотрел на меня, как окаменелый, не говоря ни слова. Это был, может быть, эффект моих противных рыжих волос. Очень вероятно. Припишем это моим волосам. Во второй раз мы гуляли по торп-эмброзскому саду. Молодой Армадэль шел по одну сторону со мной, а моя ученица, надувшись, — по другую. Вдруг мистер Мидуинтер подходит к нам, хотя у него было дело в управительской конторе, хотя он никогда не пренебрегал своей работой во всяком другом случае. Леность, может быть, или привязанность к мисс Мильрой, если хотите. Я знаю только, что он все смотрел на меня. Третий раз было свидание в парке, о котором я уже вам говорила. Я никогда не видела человека, столь взволнованного при таком деликатном вопросе, сделанном женщине. Но это могло быть только неловкостью, а то, что он беспрестанно оглядывался, когда мы расстались, может быть, значило, что он смотрел на пейзаж. Припишем это прекрасному пейзажу, непременно припишем это пейзажу. Четвертый раз было сегодня вечером, на этом маленьком обеде. Меня заставили играть, и, так как фортепьяно было хорошее, я сыграла так хорошо, как могла. Все общество столпилось вокруг меня и наговорило мне комплиментов (моя прелестная ученица тоже сделала мне комплимент, с лицом, похожим на кошку, перед тем как она собирается оцарапать), кроме мистера Мидуинтера. Он подождал, пока мы уходили, а потом поймал меня одну на минуту в передней. Он только что успел взять меня за руку и сказала два слова. Сказать вам, как он взял мою руку и как звучал его голос, когда он говорил, — совершенно бесполезно. Вы все рассказываете мне, как покойный мистер Ольдершо обожал вас. Припомните, как первый раз он взял вашу руку и шепнул два слова собственно для вас. Чему вы приписываете его поведение в этом случае? Я не сомневаюсь, что если бы вы играли на фортепьяно в тот вечер, то приписали бы это совершенно музыке.

Нет, поверьте моему слову, вред сделан. Этот человек не болтун и не дурак, меняющий свои фантазии так же скоро, как он переменил платье. Огонь, освещающий его большие черные глаза, когда женщина зажгла их, нелегко загасить. Я не желаю приводить вас в отчаяние, я не говорю, что вес случайности против нас. Но так как миссис Мильрой угрожает мне с одной стороны, мистер Мидуинтер с другой, то из всех рисков самое худшее будет потеря времени. Армадэль уже намекал так, как только подобный олух может намекать, на тайное свидание. Глаза мисс Мильрой зорки, глаза сиделки еще зорче, и я лишусь места, если которая-нибудь из них подстережет меня. Я должна воспользоваться случаем и согласиться на свидание с ним. Только бы мне поймать его одного, только бы мне избегнуть зорких глаз этих женщин, и, если его друг не станет между нами, я отвечаю за результат.

А пока имею ли я сказать вам еще что-нибудь? Нет ли еще кого в Торп-Эмброзе? Ни души! Никто из окрестных фамилий не бывает здесь, так как Армадэль, к счастью, на дурном счету у соседей. К нему в дом не приезжает ни одна красивая и образованная женщина, и ни одна значительная особа не протестует против его внимания к гувернантке. Единственные гости, каких он мог пригласить на сегодняшний обед, были стряпчий со своим семейством (жена, сын и две дочери) и глухая старуха со своим сыном — все совершенно незначительные люди и все покорнейшие, нижайшие слуги глупого сквайра.

Говоря о покорнейших и нижайших слугах, я должна упомянуть об одном человеке, занимающемся в управительской конторе, — о жалком, дряхлом старике по имени Бэшуд. Он совершенно мне незнаком, и я, очевидно, ему совершенно незнакома, потому что он спрашивал служанку в коттедже, кто я. Признаваться в этом, значит, не делать мне самой большого комплимента, но тем не менее это правда, что я произвела самое необыкновенное впечатление на этого слабого и дряхлого старика в первый раз, как он увидел меня. Он переменился в лице, задрожал и вытаращил на меня глаза, как будто в лице моем показалось ему что-то страшное. Я сама испугалась на одно мгновение, потому что еще ни один мужчина не смотрел на меня таким образом. Видели вы, как в зоологическом саду кормят змею боа? В ее клетку сажают живого кролика, и есть минута, когда оба эти существа смотрят друг на друга. Уверяю вас, мистер Бэшуд напомнил мне этого кролика!

Зачем я упоминаю об этом? Я сама не знаю зачем. Может быть, я уже писала слишком долго, и моя голова начинает изменять мне; может быть, способ обожания мистера Бэшуда поразил меня своей новизной. Нелепость! Я сама себя волную и вас тревожу по пустякам. О, какое утомительно-длинное письмо написала я, и как блестят звезды в окно, и какая это страшно тихая ночь! Пришлите мне сонных капель и напишите милое, злое, забавное письмо. Вы получите от меня известие так скоро, как только я буду знать несколько лучше, как все это кончится. Спокойной ночи и оставьте уголок в вашем каменном старом сердце для Л. Г."