Капитан Наполеон - Эдмон Лепеллетье

Граф Нейпперг, предоставив Анрио и Алисе некоторое время для радостных излияний, прислал затем просить Анрио зайти до ужина к нему в кабинет. Анрио отправился на этот зов в самом благодушном настроении, уверенный, что дело идет о том, чтобы дать ему пропуск и проводить его до французского лагеря.

Нейпперг серьезно принялся расспрашивать молодого человека о его происхождении и о подробностях его детства. Анрио откровенно и просто рассказал ему о своих первых годах, проведенных в лагере. Это было настоящее дитя бивуаков. Он смутно помнил Версаль, где играл около лавочки зеленщицы Гош; его жизнь начиналась только среди отрядов добровольцев, Самбр-э-Мёз, где он стал сыном полка.

Анрио с глубоким волнением рассказывал о первых впечатлениях своей жизни в качестве воспитанника бригады, припоминал свою юность, когда он просыпался от звуков барабана, воспитывался и закалялся среди утомительных переходов, атак и блестящих побед.

Нейпперг осторожно спросил его о родителях. На это Анрио ответил, что никогда не знал их, что всю его семью составляли маршал Лефевр и его жена.

Тогда консул сказал голосом, прерываемым волнением:

– Но ваши настоящие родители существуют, мой молодой друг, и вы, может быть, очень скоро и очень близко увидите их.

Анрио сделал движение, выражавшее удивление, но вместе с тем и равнодушие.

– Извините меня, – твердо сказал он, – но как же мое сердце может рваться к родителям, которые покинули меня и никогда не заботились обо мне в детстве, которых я никогда не стремился увидеть и которые никогда не осведомлялись обо мне? Какие чувства любви и нежности могу я чувствовать к тем, кто никогда не обнаруживал их ко мне?

– Нельзя так обвинять. Обстоятельства – быть может, более сильные, чем какая бы то ни было воля, – помешали вашим родителям заняться вами, дать вам узнать себя. Они считали вас умершим, и их сердца долго страдали от этой потери. Теперь их слезы будут осушены, радость зажжется в их глазах, которые так долго были затуманены горем. Анрио, разве вы не хотите обнять свою мать?

Молодой человек находился в крайнем волнении. Имя матери, которое до сих пор он только из благодарности давал доброй жене Лефевра, он мог теперь дать той, которая носила его под сердцем?! Теперь он мог назвать своих родителей, перестав быть детищем случая, подобранным из милосердия, выращенным, воспитанным, ставшим человеком благодаря доброте солдата и маркитантки? В присутствии женщины, которая называла себя его матерью, он не мог оставаться равнодушным, каким был до сих пор в разговоре с консулом; его душа размягчалась от нового, неизвестного до сих пор, теплого чувства любви и благоговения, и он с невольной дрожью в голосе спросил:

– Когда же я увижу мою мать?

– Сейчас! – ответил обрадованный консул и, распахнув дверь в салон, где сидели Алиса и графиня, сказал жене: – Бланш, моя дорогая Бланш, обними своего сына!

Он быстро рассказал ей то, что сообщила ему Екатерина Лефевр. Графиня бросилась к молодому человеку и прижала его к своей груди.

После первых минут восторга и умиления Анрио спросил с внезапным смущением, обращаясь к Нейппергу, который ждал, взволнованный, с глазами, полными слез:

– Значит… вы – мой отец?

Вместо ответа Нейпперг раскрыл свои объятия. Анрио колебался одно мгновение, но затем, победив смущение, к которому примешивалось инстинктивное недоверие, обнял отца.

– Наконец наш сын спасен! – сказала графиня. – Дорогая Алиса, я надеюсь, что теперь не встретится никаких препятствий к союзу, которого вы так желаете. Граф и я не помешаем вашим планам!

Алиса с благодарностью взглянула на графиню и, чтобы скрыть свое смущение, бросилась к ней на шею со словами:

– О, как вы добры!

Нейпперг обратился к Анрио:

– Мы оставим на минутку графиню и Алису; нам необходимо вместе отправиться к губернатору. Я хочу, мой дорогой сын, представить тебя официально маршалу Калькрейту и выяснить твое положение.

– Я к вашим услугам, – с поклоном ответил Анрио.

– Ты все еще в австрийском мундире, в котором так неосторожно пробрался в город. Это очень хорошо, так как с этих пор ты будешь иметь право носить его. Я позволяю себе прибавить к нему шнуры: это мундир капитана, а во французской армии ты командовал эскадроном. Я беру на себя сохранение за тобой твоего чина; император Австрии, мой августейший государь, без всякого сомнения утвердит мое решение, когда узнает, какие узы связывают нас. Пойдем, Анрио, маршал Калькрейт ждет твоего визита!

Анрио, смертельно бледный, не двигался с места. Стиснув руки, с глазами, загоревшимися гневом, он ответил:

– Что вы говорите? Я не понял вас. Сегодня я – тот же, кем был вчера, кем был несколько минут назад, а именно – французским офицером, всецело преданным Франции и императору Наполеону. И если я на несколько часов позволил надеть себе этот костюм, то теперь я срываю его с себя и снова делаюсь гусарским майором и ничем больше!

С этими словами Анрио быстро расстегнул белый мундир, под которым оказалась куртка французского гусара.

– Анрио, это безумие! – воскликнул Нейпперг. – Ты мой сын, следовательно, австрийский подданный. Я предлагаю тебе сохранить твой чин в армии моего государя. Ты быстро станешь возвышаться, твоя карьера обеспечена. Я предлагаю тебе очень выгодную комбинацию.

– Вы предлагаете мне совершить подлость!

– Анрио, думай о своих выражениях! Ты говоришь с отцом!

Графиня приблизилась, пораженная этим спором.

– Мой сын! Граф! Успокойтесь! – сказала она, становясь между ними. – Я понимаю негодование Анрио: оно естественно для солдата, проникнутого чувством чести. С юных лет он служил Франции и не может в один час переменить знамя. Дайте ему подумать! Ваш авторитет и насилие не могут и не должны заставлять его нарушать солдатскую верность.

– Спасибо, матушка, за ваше доброе вмешательство, – сказал Анрио, – вы не захотите назвать своим сыном изменника и ренегата!

– Анрио, дитя мое, не произноси этих ужасных слов!

– Я француз и останусь французом, – твердо сказал молодой гусар.

– Несчастный! Это смертный приговор для тебя! – произнес подавленный Нейпперг.

– Я предпочитаю умереть, чем изменить своему знамени!

– Я не требую от тебя измены, – сказал граф, – ты вошел в этот город в мундире офицера нейтральной державы, и я прошу сохранить этот нейтралитет. Ты мой сын, твое происхождение дает тебе право на защиту австрийской национальности. Будь благоразумен! Позволь мне действовать за тебя! Послушайся своей матери и меня. Ведь мы твои родители!

– У меня нет другой матери, кроме Франции, и моя семья – мой полк! – воскликнул Анрио в каком-то экстазе. – Я совершил преступление, я вошел в этот город как шпион, и потому прошу, чтобы меня расстреляли как шпиона! По крайней мере тогда мои товарищи, которые не могут понять мое присутствие здесь, будут знать, что нашли меня в неприятельских рядах, переодетым, в качестве шпиона, а не дезертира!