Победитель, или В плену любви - Элизабет Чедвик (Англия)

— А я и не шучу, — парировал, подмигивая веснушчатый юноша, и подозвал Манди — помочь разложить на столе содержимое корзины.

Она села поесть за один стол с писцами и обнаружила, помимо прилива голодного аппетита, что «спасителя» зовут брат Амброз из Пон л’Арка и что он уже почти четыре года служит писцом и священником при дворе Иоанна. Другой писец, Саймон, был намного старше, немногословен и, как показалось Манди, весьма порицал моральную распущенность Иоанна.

— Наверное, в его покоях перебывало немало женщин? — рискнула предположить Манди, уплетая очередной кусочек.

По мере насыщения головная боль ослабла, а дружелюбие младшего писца сделало ее менее ранимой.

— Было несколько, — пожал плечами Амброз. — Но не столько, сколько предполагается его репутацией. Бывают грехи куда тяжелее. Я очень не хотел бы оказаться в личных покоях короля Ричарда.

Старший писец предостерегающе прокашлялся, и Амброз понятливо приналег на еду; но, не прожевав еще ломоть, пробормотал с набитым ртом:

— Хотя все так и есть.

— Истинно или нет — неважно, а сплетни только принесут неприятности, — и Саймон покосился в сторону Манди.

— Я не собираюсь это пересказывать, — сказала с достоинством Манди, — и вы не раскрыли тайну неосведомленному. Я знаю о том, что здесь было сказано.

Но Саймон прав, подумала она. Слушать сплетни интересно, но сплетничать — опасно. Сделав столь дипломатичный вывод, она поблагодарила сотрапезников и пошла посмотреть на Флориана.

Ребенок крепко спал и, по-видимому, спокойно проспит до утра. Манди разулась, сняла теплую накидку и устроилась на плаще рядом с сыном.

Она не помнила, как закрыла глаза и провалилась в сон, а потом почувствовала руку на плече, резкий запах винных паров и услышала насмешливый голос:

— Неужели пол уютнее моей кровати?

Речь была отчетливой, свидетельствуя, что Иоанн хотя и пил, но отнюдь не пьян.

Манди сонно повернулась и ощутила жар крепкого поцелуя. Руки Иоанна бродили по ее груди и скользили меж бедрами, и дыхание Манди стало чуть прерывистым.

— Я подумала, что ваша кровать предназначена только для вас, — пробормотала Манди, обвивая руками шею Иоанна.

— И с чего бы это мне спать одному, если я могу спать с тобой?

В комнате было темно, свечи давно погасли. Шелковистая бородка Иоанна щекотала ей шею, а ощущение его напряженной плоти над соединением ее бедер было восхитительным. Но не настолько восхитительным, чтобы она забыла о малыше, спящем рядом.

— Впрочем, я могу взять тебя здесь, на полу, как распутную кухонную девку, — прошептал Иоанн, покусывая ее за ушком. — Побарахтаемся в соломе, как крестьяне.

Идея, очевидно, показалась ему заманчивой, потому что дыхание Иоанна сделалось прерывистым, и он чуть пошевелился, раздвигая ее бедра.

— О нет, не рядом с Флорианом, — сказала она, сдерживая дыхание. — Вы же не хотите, чтобы детские вопли расхолодили ваш пыл на полпути?

Иоанн чертыхнулся со смесью раздражения и вожделения, подхватил ее на руки и понес в главные покои, но не к кровати. Они могли в любое время вести любовную игру там, но сейчас мягкость перин не соответствовала дикому всплеску желания.

Галантность и ловкость обхождения всегда имели большое значение для Иоанна. Его искусство любовника составляло область, в которой Ричард пребывал лишь бледной тенью. Но время от времени на Иоанна накатывали порывы животного нетерпения, и удовлетворение его доставляло не меньше удовольствия, чем изысканные предварительные игры.

Он опустил ее на пол, задрал юбку, сорвал набедренную повязку и, одним движением высвободив свою плоть, мощным толчком вошел. По всем правилам приличия Манди должна быть шокирована тем, что и как они делают, но за несколько дней совместных путешествий она сама в себе начала обнаруживать некую дикую сторону, как будто согласие стать любовницей Иоанна высвободило эту незнакомую область ее натуры. Робкий ягненок превращался в зрелое животное, и она позволяла себе наслаждаться, проникая на ранее запретные территории, радостно принимая манеру игры Иоанна.

Вершина ее чувственности наступила столь же быстро, как у Иоанна; оплетя ногами его поясницу, она только и смогла, что приглушить крик бурного наслаждения в золототканом вороте его туники.

Несколько мгновений они лежали молча под биение сердец, постепенно выравнивая дыхание.

— О Господи, — только и смог, наконец, проговорить Иоанн. — Еще немного, и я бы умер!

Он откатился в сторону и сел на полу.

— Не скажу, что это всегда отвечает моим склонностям, но в этот раз я исходил от жажды, как мальчишка!

Манди тоже села и оправила юбку, задранную Иоанном в порыве страсти. Дрожь все еще пронизывала поясницу. Никогда еще она не испытывала такого наслаждения.

Иоанн встал и помог подняться ей.

— Сколько тебе лет, Манди? — спросил он, покрывал легкими поцелуями ее веки, щеки и губы.

— Точно не знаю, мой лорд. Примерно девятнадцать.

— Девятнадцать… — Задумчиво покачал головой Иоанн. — Возможно, мне так нужна твоя юность, чтобы вспомнить о своей.

— Мой господин?

— Ах, ничего. Мужчина проливает семя, и это напоминает ему о бренности… И весьма способствует хорошему сну. Ладно, хватит удовольствий, кровать уже кажется мне весьма привлекательной. — И он увлек Манди к смутно виднеющемуся контуру ложа.

— Может, вы хотите, чтобы я почесала вам спинку? — спросила Манди, хотя уже знала, что это — одно из главных удовольствий для Иоанна и он, как кот, никогда этим не пресыщается.

— Ну и зачем мне рай на небесах, если все радости можно получить здесь, на земле? — отозвался Иоанн с довольным смешком.

— Ну, теперь вы — вполне оперившийся монах, — сказал отец Амброз, огладывая опрятную тонзуру Харви.

Как ни странно, выглядел он совсем неплохо. Харви похудел, пока заживала культя, и строгости монашеской жизни доделали все остальное. Скулы выдавались чуть сильнее, показывая силу и упрямство характера, светло-карие глаза свидетельствовали не только о пережитом страдании, но и опыте, и в них вспыхивали время от времени искорки насмешки.

— Я уже принял обет, — кивнул Харви, — но оперился еще недостаточно, чтобы как следует расправить крылья.

Он застенчиво погладил выбритую макушку и успокоил себя мыслью о том, что рано или поздно все равно бы пришлось потерять волосы, как случилось уже со старшими братьями.

— Но это еще произойдет.

Слова Амброза прозвучали как утверждение, а не как вопрос.

— О, да, — уверенно сказал Харви. — И, полагаю, достаточно скоро. Здесь, в монастыре, я счастлив, но это — не моя цель.

— Тогда что же? — полюбопытствовал отец Амброз.