Диалоги с Евгением Евтушенко - Соломон Волков

Я получил воспитание на станции Зима – у нас даже не заходило вопроса о национальностях. Чтоб кто-то в нашей семье хоть когда-нибудь оскорбил человека другой национальности?! Это было непредставимо! Там ссыльные были совершенно разных национальностей, и все они жили дружно, помогали друг другу. У них были общие враги – а ничто так не сближает, как общая беда. Я уже говорил, что впервые слово «жид» услышал в Москве, поэтому у меня всегда было какое-то брезгливое отвращение к агрессивным националистам. Я считаю, это просто больные люди.

Волков: Сегодня это опять острая проблема: национальность, национальная принадлежность. И главное, даже на моей памяти было, когда решили: всё, кончено, это осталось позади. Помните про новую общность? Мы все – советские люди. И вдруг всё вернулось с такой страшной силой… Сейчас, по-моему, уже никто не возьмется предсказать, что в обозримом будущем национальная проблема растворится.

Евтушенко: Сейчас нет борьбы идеологий, сейчас ее заменила борьба национализмов, трайбализмов. Смотрите, что в азиатских республиках происходит – бог знает что! Режут друг друга только по принадлежности к тому или иному клану. По маленьким, так сказать, различиям.

Вы помните, конечно, фильм «Цирк», который и вы, и я смотрели в детстве, сцену, когда передавали негритенка из рук в руки, укачивая его?

Волков: Джим Паттерсон.

Евтушенко: Совершенно верно. Так вот Джим Паттерсон никогда не был сильным поэтом, но парень он был симпатичный, и никто его в Советском Союзе никогда не обижал.

Волков: Хоть он и был чернокожий.

Евтушенко: Вы знаете, что он уехал в Америку? (В 1994 году. – Ред.) Потому что его стали оскорблять на каждом шагу. Я однажды в Ленинграде выступал. В Петербурге. И сказал: позор, до чего у нас дело докатилось – такой антиинтернационализм! Что, если бы Александр Сергеевич Пушкин воскрес и пошел бы из своего музея на Мойке прогуляться? Его бы встретили и, видя, что у него кожа потемнее, могли бы угробить заточками! Ну вдумайтесь в это!

Безусловно, русский народ сыграл огромную роль в победе, в Великой Отечественной войне. Но и весь советский народ тоже!

Я однажды был в Израиле и меня пригласили на вечер 9 мая. Как вы думаете, какое стихотворение меня чаще всего просят прочитать именно в Израиле? Все говорят – «Бабий Яр». А вот нет! Чаще всего просят, чтоб я прочел «Идут белые снеги…». И ревут просто. При слове «Россия» у меня даже сейчас слезы подступают. Я никогда не забуду, как на вечере, когда собрались ветераны войны израильские, люди, которые воевали, – сейчас старики глубокие, которых всё меньше и меньше, – сказали: «Евгений Саныч, может быть, сегодня прочтете ваши стихи „Идут белые снеги…“?» И эти все старики еврейские, с медалями, читали вместе со мной хором: «Быть бессмертным не в силе, / но надежда моя: / если будет Россия, / значит, буду и я». Вы понимаете, что со мной было тогда?

А однажды был у меня такой случай – в Союзе писателей. У нас дорогой ресторан сейчас в Союзе писателей, нужно быть особым человеком, чтобы ходить туда постоянно. И вот однажды прихожу я туда, а там сидит компания – я бы не сказал, что отъявленные антисемиты, но с такой легкой антисемитинкой, облегченный вариант, скажем так. Из типа «какой же я антисемит, если у меня некоторые друзья евреи». Сидят и поют песни военных лет. Я проходил мимо. «Ну, давай, Жень, подсаживайся, подпевай!» Я говорю: «А между прочим, ребята, все эти песни – и слова, и музыка – написаны евреями. Что вы чувствуете сейчас?»

И вот когда я увидел Паттерсона и он мне рассказал, почему уехал из России, которую он безумно любит, – ей-богу, я спать не мог просто.

Волков: Этот эпизод из кинофильма «Цирк», где его передают из рук в руки – там и русская, и украинец, и грузин, и еврей, которого играл Михоэлс, – до сих пор вызывает слезы, настолько это умилительно.

Евтушенко: Это правильно. Ведь что случилось? Вот как я метафорически это вижу: где заводится много змей? Всегда в руинах. У нас была Вавилонская башня – и она обрушилась. А при развале огромных сооружений, огромных дворцов – всегда образуются змеи! Так я называю национализмы – агрессивные, неагрессивные, любые. Они подменяют идеалы – потому что национализм не может быть идеалом человека! Самый лучший идеал человека – хоть меня убивайте и делайте что угодно – это братство человечества! Я считаю, что даже в священных книгах временами дописывали что-то – то, чего там не было изначально. Всегда лучшей мечтой человечества было его братство. Неважно, как оно называется! Когда шаг вправо, шаг влево – уже означает измену, всё рушится тогда! Потому что ведет в конце концов к цинизму. И вот что сейчас очень важно, с моей точки зрения, – вырабатывание какой-то новой философии человечества, основанной на печальном опыте ХХ века. Потому что только старыми философиями мы не проживем. Мы не сделали еще выводов из страшных уроков ХХ века, которые показали, до чего может докатиться агрессивный национализм, как нам это доказал фашизм. И всё, что похоже на фашизм, – хотя называется иногда по-другому – должно нас пугать и настораживать.

Волков: Это ваша философия, конечно. Только позитивных выводов из этой философии, боюсь, нам уже не увидеть.

Евтушенко: Почему? Почему?

Волков: Потому что национализм хоронили много раз, но он всякий раз восставал из пепла еще более агрессивным, чем прежде.

Евтушенко: Но ничто так не подрывает национальную гордость, как именно агрессивный национализм! Вот пытаются взять на вооружение Достоевского. Да, у Достоевского есть много неприятных вещей, особенно в дневниках. Правда?

Волков: Конечно.

Евтушенко: Неприятно это читать, жалко, что он так думал. Но давайте заберемся – вы в свою душу, я в свою. Наверное, у каждого человека бывают какие-то страшные мысли, неприятные для него самого даже. Человек сам себя пугается иногда, правда? Но нигде у Достоевского вы не найдете оскорбления других национальностей в его самых главных произведениях, когда все отфильтровано его проверкой. А мало ли что человеку приходит в голову?! Пусть и такому хорошему и талантливому, как Достоевский. Любимым писателем Достоевского был Пушкин – это совершенно ясно. У него почти молитвенное отношение к Пушкину, даже не к Толстому.

Волков: Толстой для него вообще не был авторитетом.

Евтушенко: Да, давайте вспомним, что он назвал самым лучшим качеством Пушкина?

Волков: Всемирную отзывчивость.

Евтушенко: Всемирную отзывчивость! Он назвал это! А Пушкин – это величайший русский поэт. Пушкин нам это завещал! Вот был такой спор, который и сейчас продолжается, только в изуродованном, исковерканном виде, – спор между западниками так называемыми и так называемыми славянофилами. А какой урок нам дал Пушкин? Потрясающий! Он был одновременно и западником и славянофилом, в нем это соединялось. Он впитал в себя западную культуру, будучи с эфиопскими корнями, вообще-то говоря. Он был барином, а кто была его ближайшая подружка? Арина Родионовна! А кто был его учителем русского фольклора? Арина Родионовна! Я думаю, что она была гениальнее, может быть, даже самого Александра Сергеевича, потому что преподала ему такую красоту!