Диалоги с Евгением Евтушенко - Соломон Волков

Евтушенко: Да. Я, например, не разделяю взглядов многих талантливых писателей на некоторые вещи, но все равно знаю: я, как человек, как читатель, как гражданин, если б их не читал, был бы беднее. Даже и того же самого Ницше. Но, к сожалению, хотя я очень люблю Маяковского, но у раннего Маяковского есть очень неприятные вещи, которые читать я не могу. Мне очень больно.

Волков: Маяковский – классический ницшеанец. «Я люблю смотреть, как умирают дети…»

Евтушенко: Ох! Конечно. И еще Маяковский сказал, что ему больше всего понравилось в Версале – тот штык, который там воткнули в стул, когда «потащили королевку на эшафот»[107]! Я это совершенно не могу читать! Меня корежит! Вы знаете, я очень не люблю всех, кто не любит Маяковского. Одновременно в самом Маяковском я очень не люблю ницшеанство. Ницшеанство, доведенное до такого сатанинства… К сожалению, я должен признать, что Юрий Карабчиевский в чем-то прав, когда он осуждал Маяковского, – только он неправ в том, что не понял: Маяковский остается великим поэтом.

Волков: Не Карабчиевскому, вероятно, судить было об этом.

Евтушенко: Да, лучше бы он не писал сам своих стихов… или, написавши, не печатал.

Волков: Книга его о Маяковском производит впечатление каких-то несоизмеримых дарований. Это не может быть принято всерьез.

Евтушенко: Меня недавно просто ужаснул в дневниках Чуковского рассказ о том, как Маяковский отказался помочь Лидии Корнеевне, когда ее арестовали в двадцатых годах. Вы этого не читали? Он сказал Чуковскому в ответ на его просьбу заступиться: «Она достойна того, чтоб ее послали в Нарым!» Я был просто потрясен, но что делать, это было сказано. Я верю Корнею Иванычу, он не мог оболгать Маяковского.

Волков: Нет, он, конечно, этого не выдумал. Это уж слишком вызывающе было бы.

Евтушенко: Почему Маяковский так сказал? Как он мог так сказать?

Волков: Он мог быть очень безжалостным человеком. Но больше всего он жалел себя самого.

Евтушенко: Ну это же слабость! Страшная слабость…

Волков: Зато какие стихи! Видите, это еще раз доказывает, что культура сама по себе – всегда обоюдоострый меч.

Евтушенко: Я согласен с вами. Поэтому мы должны задумываться и чувствовать свою собственную ответственность.

Волков: Культура – не панацея.

Евтушенко: Но что же тогда панацея? Ну хорошо, у нас многим людям не хватает образования. Но вы же прекрасно знаете, что есть и такие люди, у которых стоит поучиться интуиции совести, они интуитивно совестливы. Такие же люди существуют!

Волков: Да, только они всё больше и больше производят впечатление блаженных. В России главное ее богатство – культура. И, конечно, нефть и газ. Вместе. Но ив Америке есть культура настоящая. И главное – в Америке есть самая эффективная в мире культурная индустрия. Вот тут как раз России есть чему поучиться, я считаю. Потому что сырье для этой индустрии в России есть. Только не умеют его перерабатывать в законченный продукт, который был бы востребован в глобальном масштабе так, как это научились делать американцы.

Евтушенко: А я все время повторяю одно: самое главное, что нам нужно сейчас, – это вспомнить о завещании Сахарова. О конвергенции. Чтобы использовать из опыта человечества всё, что может принести людям пользу и добро. Надо взять витальность и гибкость выживания капитализма минус его преступления, которые у него на совести. И одновременно взять всё лучшее из других идей, из той же самой социалистической идеи минус все ее ошибки, и дикости, и преступления, которые произошли от имени социализма. Вот это то, что как бы нам завещал Андрей Дмитриевич, – простую человеческую идею.

Волков: Она проста, но утопична. Это напоминает невесту в гоголевской «Женитьбе», которой хотелось бы к носу одного господина прибавить губы другого… Такого сделать нельзя.

Евтушенко: Но вот мы говорили про политическую систему в скандинавских странах – смесь капитализма и социализма, лучшие черты уживаются. Но вы правы, там самое большое количество самоубийств. В чем дело? Отчего это происходит? Экономически это работает, а психологически не работает, потому что становится скучно. Людей разъедает скука, какие-то свои тараканы начинают лезть…

Волков: Потому что люди хотят, чтобы им пустили кровь и чтобы они сами могли кому-нибудь пустить кровь. Я именно в этом плане, Евгений Саныч, рассматриваю страшные и абсолютно нелогичные конвульсии, которые сотрясли Россию после Первой мировой войны.

Вообще Первая мировая – это самая большая трагедия ХХ века. Потому что это было самоубийство Европы, после которого она уже никогда не оправилась. Никогда. Это была попытка самоубийства, из которой Европа выползла на четвереньках и пребывает в этом состоянии до сих пор. Это было коллективное стремление народов Европы пустить себе кровь. Почитайте, что писали, увы, ведущие люди культуры перед началом войны, – они все жаждали этой войны! А когда ее объявили, они все приветствовали ее, говорили, что сейчас Франция обновится, Германия обновится, Россия обновится… Все русские символисты поддержали Первую мировую войну. С восторгом! А после войны то, что произошло в России, мне кажется, было коллективным бессознательным желанием народа сделать, как это в медицине делают, – выпустить лишнюю кровь. Но уж когда она начинает идти, ее бывает трудно остановить. Такое случается с людьми… Это случилось как-то со мной.

Кровь пошла носом, а потом не останавливалась. Из меня вытекло полстакана крови, меня отвезли в больницу. Так вот то же случилось с нацией. Начали выпускать кровь, а остановиться уже не могли. И так довыпускались, что сейчас уже не хотят, слава богу, никаких потрясений. Россия так сильно пустила себе кровь революцией, гражданской войной и Большим террором, что эта генетическая память останется надолго.

Евтушенко: Ну хорошо, были, скажем, напряженные взаимоотношения Америки и Советского Союза. Но уже давным-давно никакой опасности коммунистического реванша наше правительство не представляет для мира. Мы доказали: у нас нет этой вопиющей преднамеренности, что противник должен быть уничтожен. И посмотрите, как мы все время возвращаемся в прошлое! Мне даже смешно, когда в Америке Обаму называют чуть ли не советским агентом. Когда я слушаю Раша Лимбо[108] или кого-то в этом роде, это просто анекдот какой-то. Или когда я слышу наших имперских рыцарей холодной войны… Это люди, которые не могут до сих пор вытащить ржавые осколки железного занавеса из своих глаз. И, если говорить о нашей внутренней жизни, в том числе и американской жизни, как часто люди, которые могут и должны выходить на какую-то общую точку зрения – и не для того, чтобы подавить свою индивидуальность, а просто найти взаимопонимание, – упираются рогом и друг друга оскорбляют. Нет, нужна кон-вер-ген-ци-я! И я считаю, что искусство может помочь в этом людям. А? Может помочь, как вы думаете?