Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС - Леон Дегрелль

Наша атака провалилась. У меня оставалось только сто десять человек. Наши четыре немецких танка составляли нашу единственную тяжелую силу. Пленные из разных неприятельских батальонов, допрошенные мной, подтвердили, что более тридцати советских танков за ночь пересекли реку Эмбах. Десятка полтора из них, как будто играя в бильярд, один за другим взрывали дома, возле которых мы отбивались.

День 25 августа 1944 года был самым драматичным за всю битву за Дерпт.

Было еще только полпятого утра. Несмотря на нашу ночную контратаку, солдаты и техника Советов взяли верх. Теперь они наносили мощные удары за десять километров к северу от Эмбаха. Однако Дерпт находился на южном берегу реки. Все обещало необычные повороты событий.

Как мы будем сопротивляться с сотней солдат на наших импровизированных позициях у Нойэлы? Даже если мы сможем сопротивляться, не попадем ли в окружение? И другие дороги выходили из леса, далеко справа от нас…

Я послал радиограмму генералу Вагнеру о нашем критическом положении. Никакого ответа не было. Да и понятно: русские только что форсировали Эмбах, на этот раз на восточном участке! В девять утра Дерпт в центре всей диспозиции был одним махом взят Советами. Не мешкая, русские устремились на другую сторону реки.

Мы сами были в такой перепалке, что не могли думать об остальной части фронта. Мой КП подрывался дважды за два часа. Я выжил, получив по каске несколькими деревянными брусками и кусками строительного мусора. Но мой радиопередатчик был разбит, моя машина тоже была с четырьмя пробитыми осколками колесами.

Я обосновался в своем лагере, откуда мог командовать остатками своих людей только с помощью связных, что как белки сновали между деревьями. Я видел, как один за другим проходили мои несчастные парни — раненые, изувеченные, измазанные кровью и тем не менее с улыбкой. Позади нас проходила дорога от Дерпта до Ревеля: они добирались до нее, взбирались на грузовики и исчезали в серой пыли.

* * *

Каждая рота ощетинилась ежом, стараясь преградить наступление солдат Советов, работавших как волы, перетаскивая вручную через сосняк свои маленькие противотанковые пушки, устанавливая их за нашей спиной.

Главное для нас было блокировать основные пути. Армия не может тащить тяжелую технику через сосняк и овраги. Только два советских танка смогли пройти. Они возникли у нас на левом фланге как два слона, метрах в двадцати. Мы позволили им ползать, довольствуясь тем, что изолировали их. Они было отрезали дорогу на Дерпт и в конечном счете были подбиты, как и следовало ожидать.

Настал полдень. Мы по-прежнему отбивались вдоль высот, контролирующих выход из Нойэлы, примыкавший к дороге Дерпт — Ревель.

Связной передал мне приказ срочно явиться на КП к генералу Вагнеру. Зрелище того, что я увидел в километре за нашими позициями, было апокалипсическим. Насколько хватало взора, повсюду царила самая страшная паника. Все то, что Эстония считала солдатами из коренного населения, бежало по песчаным дорогам. Тысячи людей, сняв башмаки, тащились и неслись посреди невообразимого караван-сарая. Тысячи крестьянских повозок вперемешку с грузовиками. Повсюду дорога горела. Женщины плакали, избивая палками изможденных коров, не могущих идти. Кюветы были завалены бочками, тюками, цинковыми тазами, дохлыми баранами, жбанами, птичьими клетками. Через эту кутерьму гражданские люди, эстонские солдаты, весь человеческий поток валил к Ревелю в полном смятении и с мрачным шумом.

Армейские генералы, похожие на молодых ротных командиров, старались кое-как собрать последние остатки немецких подразделений, чтобы организовать отпор неприятелю.

У генерала Вагнера меня ожидал новый холодный душ. В дополнение к обороне Нойэлы я должен был немедленно организовать на плато у Дерпта заслон Пярну — Ломби — Кеерду. Существовала опасность соединения сил русских, шедших с запада и с востока. Все, что было на складе, было вывезено на это плато в тот же вечер.

У меня не оставалось больше никого, кроме легко раненных и штабного персонала. Я побежал в сторону Марии-Магдалины, вдоль прекрасных голубых озер, искрившихся всеми летними бликами, равнодушных к разгрому на соседних дорогах. Я хотел взять только добровольцев. Я сразу увидел, как вышли вперед наши старые ребята из вспомогательных тыловых служб. На что мне в настоящий момент могла сгодиться эта административно-хозяйственная часть? Бухгалтеры закрыли свои регистры. Легионеры в возрасте более шестидесяти лет, которые с 1941 года резали на кружки колбасу и считали буханки хлеба, бросили свои топоры и счетные листы, чтобы взять оружие.

Бесполезно было плакаться. Все наши раненые, у которых были целы ноги, выстроились перед полковым священником. Из двух офицеров, бывших в моем подчинении, у одного была перебита рука, другой был ранен осколком гранаты в грудь. Но оба встали в первый ряд этой маленькой геройской группы. Всего их было шестьдесят.

Я повел их. Через два часа они вышли к непосредственной близости от Советов, спешно окопались, замаскировались за скирдами. Наступала ночь. Они были готовы.

* * *

На высотах у Нойэлы днем все предвещало скорый тотальный разгром. Отправив в Ломби наших раненых, каптенармусов и бухгалтеров, я быстро побежал к холму, где у нас так жарко было до обеда, утром. Мои пехотинцы продолжали держаться.

Наступила тишина. Наш заслон остался непоколебим. Между тем, командир смог подтянуть свежие силы к нашим двум флангам. Из Ревеля на грузовиках подвозили всех способных воевать немцев.

К ночи, бесспорно, ситуация улучшилась. Видимо, русские сами были измотаны. Конечно, для нас и речи не могло быть, чтобы еще раз попытаться прорваться к пресловутому мосту через Эмбах, но катастрофа была предотвращена. Бои дорого обошлись всем: русским, побитым во всех местах, немцам и нашим солдатам, сдержавшим врага, только позволив исколошматить себя в течение двадцати часов.

* * *

Все, что осталось от четырех моих рот, под Нойэлой восемь дней и восемь ночей цеплялось за эту высоту. Это были всего тридцать два человека, тридцать два человека из двухсот шестидесяти, которых утром 25 августа я повел в атаку через предательскую ночь…

Невозможно было найти днем их пулеметные и стрелковые позиции. У них были землистого цвета лица, поросшие жесткой, как иглы, щетиной. Они зарылись в гнезда, населенные ужасными ночными птицами.

Главнокомандующий армейским корпусом, восхищенный их подвигами, наградил всех их скопом Железными крестами — жест, почти уникальный на фронте.

Я принес награды в дождливую ночь, проползая вдоль склона. Я пролез в каждый окоп: солдаты не спали, дрожа от прохлады на мокрой соломе. Русские были в десяти метрах. Я вешал ленту и крест. Я целовал их в небритые щеки. Они шептали мне на ухо, что будут держаться столько, сколько потребуется, что я могу быть спокоен, что русские не пройдут.

В десяти километрах от этого места другая рота из раненых, старых поваров, буфетчиков, бухгалтеров, сжатая до размеров одного взвода, была с такой же верой и с такими же сияющими глазами людей, победивших других, но главное — победивших самих себя…