Даль сибирская - Василий Шелехов

В тот момент, когда уголовник шагнул на кромку крыльца, его противники одновременно ринулись на него, дали подножку и толкнули в спину. Рецидивист полетел вниз головой, приземлился на руки и грудь, слегка пробуровил лицом утоптанный грунт.

– Ну и как приземлился, гражданин хороший? – спросил Геннадий. – Чтой-то ты запинаешься. Это нехороший признак.

Мужики злорадно, но коротко хохотнули. Дрын поднялся, стряхнул пыль с одежды, ненавидяще оглядел врагов своих и громко произнёс приговор:

– Я там, в столовой просто пошутил, но теперь всё, теперь уж взаправду говорю. Вот тебя и тебя, – он указал пальцем на Степана и Геннадия, – убью сегодня же. Можете считать, что вы уже трупы.

Возмездие за угрозу последовало незамедлительно. Вчетвером мужики наподдавали, повалили, испинали, измолотили на совесть рослого, мускулистого уркагана и разошлись. Работницы столовой время от времени выглядывали в окно, беспокоясь, уж не насмерть ли уделали уголовника. Тот довольно долго пролежал в кювете, поднялся с окровавленной рожей и побрёл восвояси.

Следующая встреча двух взаимоисключающих миров должна была состояться вечером возле клуба. Митьке жаждалось поскорее расправиться с дерзкими козявками, осмелившимися поднять руку на него, весьма авторитетного в уголовном сообществе уркагана, надеющегося со временем достигнуть статуса вора в законе, что равнозначно генералу у солдат, адмиралу у моряков, – высшая степень величия!.. Степан с Геннадием тоже полагали, что нет смысла затягивать конфликт. Они попросили друзей собраться возле клуба перед сеансом и быть начеку. Противник был силён, хитёр, беспощаден.

Дрын задолго до того, как любители киноискусства собирались у клуба, произвёл рекогносцировку предстоящей боевой операции. Пустырь позадь клуба пришёлся как нельзя более кстати. Штакетниковая ограда примыкала к углу здания и обеспечивала относительную скрытность того, кто там затаится. Чтоб не привлечь ничьего внимания, Дрын обогнул здание клуба, зашёл с тыла, подобрался к облюбованному месту засады, потихоньку выдрал две штакетины из ограды, однако же оставил их торчать на живульке, так чтоб можно было, когда потребуется, убрать их в мгновение ока. Затем отыскал скрытные подходы на пустырь: он должен был неожиданно, как снег на голову, напасть на приговорённых к смерти. Накануне Дрын видел, что зрители собирались задолго до начала сеанса, кучковались по 6–8—10 человек, лицом друг к другу, так что к любому можно было подойти и вонзить в спину нож. Главное – подкрасться быстро, незаметно, неожиданно.

Геннадий со Степаном подготовились к стычке не менее основательно: в каждом кружке вроде бы беззаботно беседующих, смеющихся людей стояли их дружки и зорко стреляли глазами, ожидали нападения. Геннадия со Степаном предусмотрительно определили в самое безопасное место, в середину.

Дрын запросто высмотрел свои жертвы из засады, нырнул в дыру, проделанную в ограде, и, приопустив голову, сгорбясь, приблизился к первому кружку, ему думалось, что эти хохочущие, ни о чём не подозревающие глупцы служат ему замечательной ширмой, что до цели осталось ровным счётом восемь шагов, до вожделенной расправы – несколько секунд. Но в тот момент, когда уголовник миновал эту группу, на него сзади набросились трое, один связал ему руки «двойным нельсоном», приёмом профессиональных борцов, второй ударил по голове и одновременно вытащил из-за пазухи Митьки тесак, каким можно не то что человека, медведя зарезать, третий взял в замок обе ноги!.. И вот уже его, могучего Митьку Дрына, волокут, как мешок с дерьмом, в двенадцать рук подальше с глаз, на пустырь за клубом!..

На этот раз баранаевцы отделали Митьку-рецидивиста ещё крепче, били и приговаривали, чтоб завтра же убирался рейсовым автобусом, но били по-честному, чтоб не лишить жизни, ни палок, ни кирпичей, кулаками да пинками. Когда после сеанса расходились по домам, Митька всё ещё не очухался, лежал, хрипел, стонал.

Утром кое-кто из участников потасовки, прежде всего, конечно же, Геннадий со Степаном, проверили, выполнит ли бандюга их предписание. Дрын был среди отъезжающих. Лицо его представляло жуткую багровую маску от множества синяков и кровоподтёков. Один глаз подплыл кровью, а второй вовсе не усматривался. Дрын держался, как всегда, надменно, гордо, хотя наверняка отбитые почки и печень гнули, корёжили его большое сильное тело. Когда «пазик» подрулил к автобусной остановке, Дрын приблизился к тем, кого намеревался отправить на тот свет и прохрипел:

– А я не думал, что вы такие… А вы ничо, мужики.

Похвалил, отдал должное трудовому люду.

Когда закрыли как нерентабельную угольную шахту в Ключи-Булаке, народишко стал разбегаться, разъезжаться кто куда. Владельцы крепких, бревенчатых, сравнительно недавно построенных домов продали их, с тем чтобы на новом месте купить хотя б и не равноценное, но всё ж таки более-менее годное жильё. Ну а у кого избёнки двадцати-, тридцатигодовалые, не говоря уж о насыпнушках, пускались на поиски какого-либо прибежища под солнцем с полупустым кошельком. Шахтёры, получавшие очень даже недурно, иные ажно до семи тысяч рублёвиков в месяц, могли бы, конечно, прикопить, попридержать в руках, то бишь на сберкнижках, деньжата, и вот теперь, когда грянул этот, будь он неладен, чёрный день, выйти без головной боли из затруднительного положения.

Всё это так, но кто ж знал, что нас ждёт впереди?! Русский человек, известное дело, силён задним умом. Ключибулаковцам казалось просто смешным копить деньги на сберкнижках, даже если б их уговаривали, они не приохотились бы, не увлеклись таким глупейшим занятием. Здесь принято было тратить денежки более разумно и приятно, а именно гулять по праздникам и выходным дням очень даже широко, с размахом, вкушать столько, сколько утроба вместит, пить столько, сколько душа способна принять. С раскрасневшимися, разгорячёнными лицами выходили, бывало, гулеваны прохладнуться и покурить на свежий воздух и, стоя даже зимней студёной порой в одних рубахах и свитерах, подолгу толковали «за жизнь», били друг друга по плечам, объяснялись в любви и чувствовали себя ну совершенно счастливыми.

Празднество начиналось в субботу вечером, заканчивалось в воскресенье за полночь. Компания родственников и закадычных друзей и сослуживцев обычно перемещалась из одного дома в другой, потом в третий и, быть может, даже в четвёртый, если только для этого хватало сил и времени. Разудалые, раздухарившиеся ключибулаковцы не забывали, однако ж, фиксировать в памяти, сколько каждым из них выпито в продолжение этого загула спиртного. Иные ухари похвалялись, бывало, что способны якобы «принять на грудь» до четырёх литров водки в сутки, что, по мнению медиков, недостоверно, потому что и меньшее количество алкоголя будто бы смертельно для любого человека. Но меру русского человека, а тем более ключибулаковца, стандартной меркой не измерить.

И вот это благополучное, привольное, прочно устоявшееся за двадцать пять лет житие шахтёрского посёлка в один момент рухнуло. Иван Демидович Клюшников, работавший на стройучастке шахты плотником, отправился наудачу в надежде где-то приткнуться и устроился в Туманшете, таёжном леспромхозовском посёлке, плотником, это приблизительно в сотне километров от Ключи-Булака.