Замок Орла - Ксавье Монтепен

– Да-да, – живо проговорил незнакомец, – конечно, поднимайтесь, а я за вами.

Лакюзон вцепился в перекладины лестницы и через несколько мгновений, выбравшись из колодца, перемахнул через железные перила, обрамлявшие его край.

Эглантина, крайне заинтригованная и удивленная шумом голосов, доносившихся из глубины водосборника, тут же спросила:

– Ты что, не один?

– Нет, – ответил капитан.

– Кто же там еще с тобой?

– Друг.

– Но как… откуда?..

– Потом все узнаешь, – прервал ее капитан. – А пока, дорогая девочка, прошу тебя, ни слова больше.

Эглантина замолчала.

Тут из отверстия колодца в свою очередь показался незнакомец – в порыве радости и благодарности он крепко схватил Лакюзона за руки, которые тот протянул ему, чтобы помочь перебраться через перила колодезного проема.

Как мы уже упоминали, небо было затянуто тяжелыми тучами, теснившими друг друга, словно громадные щиты, между луной и землей. Время от времени луч света, а вернее, бледный, зыбкий отблеск, прорывался сквозь хмурые облака, окрашивая их края серебром, и как будто рассеивал мглу.

В этих мимолетных отсветах капитан не мог как следует разглядеть лицо освобожденного узника – единственное, что он успел заметить, так это то, что спасенному было лет пятьдесят пять – шестьдесят, что роста он был высокого и держался как человек благородный, несмотря на рубище, седые патлы, спадавшие ему на плечи, и блиннющую бороду, тоже седую, доходившую до середины груди. Борода и космы придавали ему странный, почти сказочный вид: он походил на рыцаря Круглого стола из средневековых романов, ставшего жертвой злых чар некроманта и пробудившегося в одно прекрасное утро после столетнего сна.

Эглантину при виде его невольно охваил суеверный страх – она подошла к Лакюзону и прижалась к нему.

А незнакомец, едва ступив на твердую землю и едва вдохнув полной грудью чистый, холодный ночной воздух, так не похожий на сырой, тошнотворно-затхлый воздух его каземата, упал на колени и, благодаря Бога, обратил к небу глаза, руки и душу!

Этот вдохновенный благодарственный порыв, впрочем, продолжался недолго. Незнакомец быстро вскочил на ноги и прошептал:

– Когда вам будет угодно, капитан. Я готов и, повторяю, полон сил… Но разве нам теперь что-нибудь угрожает?.. Ведь Господь, пославший вас ко мне, теперь не отсавит ни вас, ни меня.

– На Бога надейся, мессир, – отвечал Лакюзон, – а сам не плошай. Только по ту сторону этих стен мы обретем свободу, а вместе с нею возможность отомстить. И пусть эта мысль поддерживает вас, пока мы не покончим с нашим трудным делом…

– Я все выдержу!

– Тогда вперед!

– Я следом за вами. Но прежде давайте вытащим лестницу из этой ямы, прошу вас!

– Зачем?

– Хозяину Замка Орла не нужно знать, что я бежал, по крайней мере сейчас…

– Так ведь завтра он все равно все узнает?

– Нет. Слуга, приносивший мне еду, открывал окошко только наполовину и никогда со мной не разговаривал. Могли пройти годы, и Антид де Монтегю так бы и не узнал, что его узник исчез… Конечно, он все равно узнает, и скоро. Но я хочу, чтобы он это узнал от меня.

– Будь по-вашему, – согласился Лакюзон, вытащил лестницу и бегом отнес ее к складу, где перед тем взял. – Теперь, когда дело сделано, поспешим!

Капитан, а следом за ним Эглантина и незнакомец быстро направились к сводчатому проходу, соединявшему Водосборный двор с дозорным путем.

Там Лакюзон остановился и развернул веревку, которой был обмотан.

– Мессир, – обратился он к незнакомцу, – прошу вас, подойдите сюда.

– Что вы задумали?

– Закрепить веревку у вас на груди вместо пояса. Вы спуститесь первым.

– Я… первым? – переспросил незнакомец. – А почему не девушка? Спасать в первую голову нужно ее.

– Э, о Эглантине я в первую очередь и думаю. Как только вы будете внизу, я спущу ее к вам, и вы примите ее на руки.

– Коли так, воля ваша.

Капитан обвязал незнакомца веревкой и закрепил ее у него под мышками.

– А сейчас, – продолжал он, покончив с этим делом, – мы проникнем в сводчатый проход, он не длинный, но гулкий, так что там небезопасно. Придется задержать дыхание и идти на цыпочках. А когда подойдем к дозорному пути, благо луна скрыта облаками и нас не выдаст, двинемся дальше, стараясь держаться в тени стены. И помните, на карту поставлена жизнь нас троих! Молись, но только тихо и горячо, – прибавил он, обращаясь к Эглантине, – молись, девочка моя! Господь внемлет голосу невинных!

Лакюзон первым ступил в сводчатый проход – дальше он шел на четыре-пять шагов впереди, взявшись одной рукой за пистолет, а другой за эфес шпаги, держа при этом ухо востро и устремив пристальный взгляд в темноту.

За ним следом шел незнакомец – он поддерживал Эглантину, дрожавшую, как лист: от стаха быть застигнутыми врасплох ее бросало в холод. Однако мало-помалу она взяла себя в руки, и с каждым новым шагом ей казалось, что опасность отступает все дальше.

В самом деле, становилось ясно, что их опасное предприятие ждет благополучный конец.

Вот уже сводчатый проход остался позади… вот уже пройдены и две трети дозорного пути.

Они приближались к тому месту в стене, которое капитан счел самым удобным для спуска.

Еще немного осмотрительности и терпения – и они у цели… а там спасение и свобода!..

Перед беглецами во тьме смутно вырисовывался силуэт главного здания с парой освещенных окон, за которыми владетель замка лелеял свои коварные планы и грезил о будущем величии. Слева виднелась эспланада – она заканчивалась крепостной стеной, за которой была пропасть.

Губы Лакюзона зашевелились, будто произнося: Мужайтесь!.. Мы почти у цели!.. – но с них не слетело ни единого звука.

Вдруг как будто из тени главного здания возникла человеческая фигура и голос, показавшийся беглецам более громким и зловещим, чем глас трубы Страшного суда, раскатившийся эхом по Иосафатской долине[58], крикнул:

– Стой! Кто идет?

Лакюзон вздрогнул – застыл как вкопанный и, смерив взглядом расстояние, разделявшее его и злополучного караульного, прикинул, успеет ли он до него добраться одним прыжком и пронзить ударом шпаги, заставив замолчать раз и навсегда.

Но между ночным стражем и капитаном было около двадцати пяти – тридцати шагов.

– Стой! Кто идет?.. – посторил свой вопрос латник.

Лакюзон, ничего не ответив, ринулся вперед.