Гонка за счастьем - Светлана Павлова

«Существует единственная возможность попробовать избавить себя от надвигающейся катастрофы, — думал он, уединившись в кабинете, чтобы не слышать очередных российских новостей, в которые со страстью погружалась жена. — Я должен на время отделиться от семьи и прислушаться только к себе… при этом, конечно же, нужно постараться максимально уменьшить проблемы, связанные с разрывом, а для этого я готов на все…»

— Я готова ждать тебя столько, сколько потребуется, — сказала ему Одиль, когда он начал разговор о будущем. — Сделай для семьи все возможное…

— Да, именно так, я позабочусь о них, сделаю все, что захочет она, пусть даже увозит дочь, — сказал он в ответ, заглушая остатки сострадания и угрызений совести.

В общем, мысли переставали быть хаотичными, самобичующими и начинали приобретать некоторый оправдательно-утешающий оттенок. А это уже являлось началом, с которым можно было не просто существовать, а жить, почти не терзаясь, постепенно успокаиваясь и даже умиляясь собственным великодушием и широтой души…

* * *

Виктор был благодарен Одиль за ее терпение — она не подгоняла, не принуждала его, и вообще новая Одиль, оставаясь, как прежде, огненно-страстной, во всем остальном изменилась до неузнаваемости — с ней стало легко и комфортно рядом, с ней он снова становился самим собой.

У нее был вкус к жизни, подлинный размах, утонченность в поисках удовольствия, изысканный лоск, уверенность в себе и, конечно же, возможности. Все это производило впечатление и невольно заражало. С Беллой приходилось быть ведущим, многому ее обучать, и хотя это вполне объяснимо — она ведь была иностранкой и постоянно нуждалась в поводыре, но он к этому никак не мог привыкнуть и его это тоже нередко раздражало.

Одиль же была рождена лидером, но сейчас ее патронирование стало мягким и продуманным, она не управляла их отношениями, не подавляла его, навязывая свое, она просто задавала тон… С ней он не только становился прежним, но даже стремился стать лучше, не подстраиваясь ни под какие моральные обязательства и под это вечно упоминаемое женой и столь ненавидимое им чувство долга — все происходили само по себе, и это было удивительно. Дома он должен был — и не мог, а с ней хотелось — и получалось.

Рядом с ней хотелось уже многого — радости, секса, простора, перемен, планов, снова верилось в себя и становилось интересно жить…

Виктор не мог объяснить себе, как случилось, что Одиль на какое-то время вышла из его жизни. Позже, анализируя прожитое, он понял, что она, собственно говоря, и не выходила из нее, что, восхищаясь другой и сравнивая их, он как бы мстил ей за ее несовершенства, но и тогда, и позже она всегда оставалась для него образцом, его главной женщиной, по ней мерились все другие — и изменить тут ничего было нельзя…

У каждого мужчины есть свой тип, свой образ, может быть, и не идеальной, но необходимой женщины: женщина-мать, женщина-ребенок, образцовая хозяйка, соратник в борьбе, товарищ по партии, единомышленник, небесное создание, боевая подруга, ученая дама, бой-баба, душечка, роковая женщина-вамп, непредсказуемая женщина-катастрофа, наконец, стерва — охватить всю гамму невозможно… Понятно, что ни один тип в чистом виде не существует, они могут быть смешанными, но в каждой женщине в большей или меньшей степени проявляется какое-то одно основное, стержневое качество.

В начале брака с Беллой ему казалось, что он забывает Одиль, но это было не так — он лишь на время погрузился в бесконечную вереницу трудностей, которые после женитьбы посыпались на него. Тогда он начисто забыл о себе, а когда очнулся, то осознал, что его все меньше и меньше тянет домой. И тогда случилось то, о чем не уставал твердить отец, давая свои житейские советы, то, чего с ним никогда раньше не происходило, — мимолетные связи на стороне, которые, до некоторой степени, скрашивали жизнь, компенсируя унылую монотонность супружества. Не стоит лукавить с собой — подобные экзерсисы особой радости в жизнь не вносили, но и не добавляли проблем, ведь никаких угрызений совести он при этом не испытывал. Ему бы и в голову не пришло ходить на сторону, если бы все было хорошо с женой… После первой кратковременной интрижки с очаровательной брюнеткой, живущей на первом этаже, он коротко объяснил себе случившееся:

«Нечего излишне морализировать по такому поводу, отец оказался прав, здесь все предельно понятно и просто — в нужный момент любые средства хороши, чтобы помочь себе не дойти до крайности… вот я и пытаюсь, помогаю себе, чем могу…»

Больше не понадобилось ничего себе объяснять. Прозрение пришло не сразу, но этот опыт помог поставить точный диагноз — ему нужна не идеальная, жертвенная, истовая женщина-мать, какой, в основном, как ему казалось, была жена, а зажигающая и шаловливая, как ребенок, неистощимая в своей изобретательности фантазерка, какой была далекая от совершенства Одиль. Именно ее он и представлял себе в поисках очередных временных партнерш, которые и выбирались им на основе единственного принципа — похожести на нее…

Он понял, что тогда у них все было слишком бурно, и он просто на какое-то время выдохся, опустошился, но пресыщенность в чувствах порой может быть временной и не всегда означает, что отношения полностью изжили себя и их нужно непременно заканчивать, заменяя другими…

«Ведь есть же счастливые люди, которые все вовремя правильно понимают, не принимая поспешных радикальных решений, — думал он. — Как поздно осознаешь огромное значение паузы, когда появляется возможность отдышаться, более здраво оценить происходящее… Почему же я был так нетерпелив и бросился в новый роман? Ведь никакой бурной страсти между мной и Беллой и в помине не было… Почему ни мне, ни Одиль не пришла в голову такая простая мысль — пожить некоторое время врозь? Ответ прост — она тоже не слишком раздумывала над природой и перспективами наших отношений, потому что в то время жила так же бездумно, как и я, идя на поводу лишь у своих сиюминутных желаний».

* * *

Они часто вспоминали свое прошлое и себя, какими тогда были. У Одиль не было оттенков, полутонов, граней, все было максимально, и их общие друзья так и называли ее — мадемуазель Водоворот, Ураган, Вихрь; все воспринималось и исполнялось ею истово, с куражом, с неистощимой фантазией — дружба, работа, праздники, вечеринки, отдых… Так же восприняла она и свою любовь — фанатично, отдаваясь ей до конца.

Ее бурная натура требовала сиюминутного подтверждения и доказательств ответных чувств слишком часто, без учета возможностей его характера, состояния, настроения, и в результате то, что питало ее, изматывало его.

Первый разрыв так и произошел — ее вечная одержимость и максимализм столкнулись с его неискушенностью и прямолинейной искренностью. Теперь она понимает, что дипломатами они были плохими, играть вообще не умели, не хотели и не прощали друг другу ничего, потому что чувства слишком переполняли их. Особенно ее — ведь и в тот раз виновата была именно она, вот и нарвалась на ссору.

После бурных объятий, когда он, рухнув, приходил в себя, она все еще была в полете и желала новых признаний, изводя его извечным женским вопросом — любит ли он ее больше жизни, больше всего на свете. Влюбленные мужчины легко отвечают на этот вопрос утвердительно. Но он задумался и сказал: