Завоевательница - Эсмеральда Сантьяго

Нена не помнила, в какой момент отпустила мать, — девочка нашла бревно, на которое сумела взобраться. Она очнулась в тесном, вонючем корабельном трюме в окружении гораздо большего числа мужчин, женщин и детей, нежели находилось на плоту.

Их подобрали моряки, бороздившие океан в поисках выживших беглецов. Невольников можно было вернуть за вознаграждение владельцам, но гораздо выгоднее было увозить рабов подальше от того места, где их выловили, и продавать.

Через несколько дней Нена опять оказалась в открытом море. Ее маленькие ручки цеплялись за края шлюпки, на веслах которой сидели два бородатых вонючих белых человека. Еще шестеро незнакомых мужчин и три женщины в испуге примостились на мокром дне суденышка, направлявшегося к берегу, где товар поджидали дон Северо, еще какой-то человек и две собаки с пеной на морде. Как только невольники выбрались на сушу, дон Северо и другой мужчина стянули им запястья и обмотали веревку вокруг шеи. Нена была слишком мала, поэтому ее руки привязали к женщине, которую, как она узнала позже, звали Мартой.

Их долго гнали вглубь острова и в конце концов привели на заброшенную сахарную плантацию, слишком большую, по мнению Нены, для такого количества рабов. За полуразвалившимися постройками тянулись некогда возделываемые поля, покрытые теперь буйной растительностью. Тогда гасиенда еще не называлась Лос-Хемелос. Это имя дали ей донья Ана, дон Рамон и дон Иносенте.

Нена не знала, как дон Северо догадался, что она вместе с матерью работала на реке.

— Нена, — сказал он, — подойди сюда, вот ведро.

Кроме стирки белья на реке, в ее обязанности входило обеспечение водой бараков и касоны.

Несколько раз в день Нена ходила за стремнину — там вода в реке была чище — и набирала ведро. Она садилась на корточки, поднимала ведро и ставила на голову, подложив для равновесия сложенную тряпицу. Затем несла его около километра до бараков, где выливала в стоявшую у двери большую бочку, предназначенную для сбора дождевой воды.

Потом она снова шла на реку и возвращалась на кухню касоны.

Там она выливала воду в высокий терракотовый сосуд в форме воронки, вставленный в деревянный каркас. Под ним стоял кувшин, в который вода фильтровалась сквозь нижнее отверстие конуса. Нене было любопытно, какой вкус у этой воды, но ей не разрешалось пить из кувшина, предназначенного для хозяев.

А еще она должна была проверять, не нужно ли опорожнить ночные горшки хозяев. Все остальные присаживались где приспичит, когда работали на полях, или, если нужда заставала ближе к центральному двору, садились над дырой в открытом помосте, сооруженном на возвышении за сараем возле пруда. А хозяева пользовались фарфоровыми горшками и подтирались надушенными полотняными лоскутами, которые бросали в корзины, откуда Нена их ежедневно забирала и стирала.

За отхожими ведрами в женском и мужском бараках, которые запирались на ночь, тоже следила Нена. Выплеснув за сараем нечистоты из хозяйских горшков и отхожих ведер, она полоскала их в пруду до тех пор, пока они не становились чистыми. Она, однако, замечала, что хозяйские испражнения выглядели и пахли ничуть не лучше, чем у невольников.

Жизнь Нены стала намного легче, когда один из хозяев обратил на девушку внимание и попросил Северо привести ее на ферму. Вскоре после того, как ей исполнилось двенадцать, один из хозяев — тогда она их не различала — лишил ее девственности. После гибели дона Иносенте Нена поняла, что это он любил хлестать ее и душить. Дон Северо поселил девушку в бохио и велел ухаживать за доном Рамоном. А тот хотел в основном одного: чтобы Нена крепко его обнимала и гладила по голове. Другой невольнице поручили опустошать горшки и носить воду для касоны, поскольку Нена целыми днями то стирала на реке хозяйское белье, то гладила его в хижине тяжелым утюгом, нагретым на тлеющих углях.

Дон Рамон умер, и Нену снова отправили мыть горшки и отхожие ведра, но теперь ей приходилось выносить еще и насмешки остальных женщин, которые завидовали ее легкой работе при жизни дона Рамона. Дон Северо вернул девушку в барак. Именно там и появилась на свет ее мертворожденная дочь, как раз через две недели после того, как хозяйка нашла на своем пороге Консиенсию.

Каждый день Нена повторяла про себя эту историю, пока носила воду, мыла горшки, стирала белье, крахмалила и утюжила рубашки и брюки дона Северо и простые юбки и блузы доньи Аны. И каждый день добавляла что-то новое, например про то, как они долго-долго вместе с хозяевами прятались в пещере во время урагана или как она поскользнулась на камнях и распорола бедро, на котором остался длинный шрам. Она хотела помнить свою историю, чтобы однажды рассказать живому ребенку, вышедшему из ее чрева, что его мать зовут вовсе не Нена и не прачка. Она скажет ребенку, что ее зовут Оливией, нежным красивым именем. Она скажет, что жизнь ее всегда проходила возле воды, в воде или на воде и связана была с водой. Она придумывала истории для будущих детей, потому что ее собственная мать ничего ей не рассказала. Нена не знала ни своего имени, ни материнского, поскольку море поглотило маму, прежде чем Нена успела выяснить, кто она такая и какова была ее жизнь до рождения дочери.

— Я не буду такой, как мама, — пообещала Нена, поднимая ведро с водой на голову. Она с усилием распрямилась и отправилась в долгий путь через лес к касоне.

— Я не хочу умереть без имени.

Ана забыла про странное предсказание Консиенсии за время дождей, заливавших Лос-Хемелос в мае, июне и июле 1856 года, через четыре года после разрушительного урагана. Земля на дворе сахарного завода размякла и превратилась в кашеобразное месиво, по которому скользили мужчины, женщины, дети и животные. Деревья, некогда изобильно плодоносившие в ответ на благодатные дожди, теперь уныло опустили ветви, насквозь пропитавшись влагой, а мчавшиеся по вымоинам потоки грозили смыть травы и целебные растения.

Промокнув до нитки, Ана, Флора и Консиенсия работали в грязи, вбивая колья и подвязывая стебли, роя канавки для отвода воды из садов и огородов.

Нена уже не отваживалась ходить к угрожающе вздувшейся реке, чтобы набрать воды или постирать, поэтому Хосе поставил на козлы возле бараков выдолбленный ствол, и получилось корыто, в котором собиралась дождевая вода. Однако солнце не могло пробиться сквозь плотные тучи, и белье приходилось сушить утюгом. Выливать за сарай содержимое горшков было невозможно, так как возвышение с выгребной ямой съехало в пруд слякотным зловонным комом. Все испражнения выплескивались теперь прямо в пруд, где дождь размалывал нечистоты до тех пор, пока они не становились неразличимы и не теряли отвратительного запаха.

Поля были полузатоплены. Северо поставил всех работников на рытье канав между рядами прораставшего тростника, чтобы спасти урожай. Летом, как правило, невольники чинили оборудование, поправляли дороги, подготавливали землю, прочищали или копали новые оросительные каналы. Но в этом году нескончаемые ливни нарушили установленный порядок работ, и в течение почти месяца все дееспособные работники старались возместить урон, нанесенный непогодой.