Звезды под дождем - Владислав Крапивин

Веру Вячеславовну кольнуло беспокойство: почему "был"? Неужели у этого ясного и доверчивого мальчугана такой непрочный характер? Уехал в другой город, и, значит, оставшийся на старом месте друг — уже не друг?

Но почти сразу тревога прошла. Журка притащил папку, они с Иринкой рассыпали по столу марки, о чем-то дурашливо заспорили, сортируя марочные грудки и показывая друг другу штемпеля. Будто знали друг друга с первого класса…

Стоя у кухонной плиты, Вера Вячеславовна слышала, как Журка убеждает ее дочь:

— Да забирай все! Я эту природу все равно не собираю! Я только корабли, старинное оружие и всякие приборы: глобусы, секстаны, подзорные трубы. И еще маяки… Если у тебя появятся, ты ведь мне тоже…

Потом Иринка крикнула из комнаты:

— Мама! Знаешь, что мы надумали? В "Салюте" идут "Приключения Робин Гуда", мы хотим сходить на два тридцать!

— Прекрасная идея! Главное, очень свежая… Ты смотрела это кино два раза.

— Я тоже! — сообщил Журка. — Ну и что? Можно еще.

— А дома у тебя не подымут тревогу: куда девался ненаглядный сын?

— Не-е! Я отпросился до шести часов… И у меня есть рубль, как раз на два двухсерийных билета.

Вера Вячеславовна сказала, что, если поискать, рубль найдется и для Иринки. Тогда хватит и на кино, и на мороженое. Но, для того чтобы мороженым они не объедались, она сначала покормит их обедом. Таковы ее железные условия.

— Раз такие условия, делать нечего, — сказал в комнате Журка (и Вера Вячеславовна отчетливо представила, как он опять забавно сморщил переносицу). — Но вообще-то я могу не есть целый день.

— Охотно верю. Только сегодня этот номер не пройдет…

Через полчаса она стояла у открытого окна и смотрела сквозь надутую солнечным ветерком прозрачную штору на улицу. С третьего этажа было видно далеко. Иринка и Журка шагали в конце квартала. Они топали, слегка дурачась: взялись за руки и этими сомкнутыми руками взмахивали до отказа взад и вперед — в такт шагам. Потом остановились на углу. Иринка знала, что мама смотрит вслед, и помахала рукой. А Журка… Вере Вячеславовне очень захотелось, чтобы махнул и он. И Журка сделал это. Не так решительно, как Иринка, но поднял руку и качнул в воздухе ладошкой. Вера Вячеславовна помахала в ответ, хотя они не могли ее видеть издалека сквозь надутый пузырем тюль. И тут в передней опять позвонили.

Пришел муж. Он быстро взглянул на Веру Вячеславовну, излишне внимательно посмотрел по сторонам и оживленно сказал:

— Встретил Ришку с незнакомым отроком. Очень милая пара, шли в кино. Кто этот симпатичный кавалер?

— Вчера познакомились… Ну, как твой худсовет?

— Как нельзя лучше, приняли всю работу… А мальчуган славный! Догадалась, на кого он похож?

Вера Вячеславовна слегка нахмурилась. То, что Журка чем-то похож на Витюшку, было ее собственным открытием. Не хотелось, чтобы кто-то еще говорил об этом. Даже Игорь.

Но Игорь Дмитриевич, споткнувшись, шагнул в комнату и возбужденно повторил:

— Похож! Сейчас увидишь сама… Он взял со стеллажа альбом "Портреты Третьяковской галереи", торопливо залистал.

— Вот…

Это был "Портрет сына" художника Тропинина.

— В самом деле, — согласилась Вера Вячеславовна. — Что-то есть. Разлет бровей, волосы…

— Да вообще похож! Ты вглядись!

— Может быть, — ощутив прилив досады и словно защищая Журку, сказала она. — Странно только, что это сходство так взволновало тебя… Деньги получил?

— Да-да… Все в порядке.

— И, наверное, уже успел отметить с Иннокентием…

— Ну что ты, Вера! Он звал, конечно. Но я ни в какую. Ты же знаешь мою твердокаменность…

— Покурить, однако, уже успел…

— Всего полсигареты. Могу я сделать себе маленький подарок? Все-таки удачный день: спихнул такой громоздкий заказ…

— Обедать будешь? — устало спросила она.

— Разумеется! — бодро воскликнул Игорь Дмитриевич. — Мы же там почти не ели. Куснули чуть-чуть салатику…

Вера Вячеславовна пошла на кухню. Он, вздохнув, двинулся за ней.

— Не сердись, я же вполне… Пообедаю, а потом сяду за эскизы.

— Потом тебе надо сходить в поликлинику, — сказала Вера Вячеславовна. — Заходила медсестра, тобой опять интересуется кардиолог… Куда с немытыми руками? Иди в ванную… Дитя малое, честное слово…

А Иринка и Журка в это время шагали к троллейбусной остановке.

— Может, пешком пойдем? — предложила Иринка.

— Нет, лучше на троллейбусе.

— Тут ведь недалеко, и время есть…

Журка засмеялся:

— Да не в этом дело. Просто я почти не ездил на троллейбусе. У нас в Картинске их нет. Автобусы только.

— Ну и что? Одно и то же… Ладно, давай, если хочешь.

Журка чуть виновато сказал:

— Ты привыкла, а мне интересно.

Журке все было интересно. Жить интересно. Хотя, казалось бы, жизнь его была самая-самая обыкновенная.

Почти все свои одиннадцать лет он прожил на краю Картинска, в двухэтажном деревянном доме, где они с мамой и отцом занимали одну комнату. (Правда, комната была большая, разгороженная шкафом на две половины, с высоким потолком и большими окнами на солнечную сторону.) Город был маленький. В нем лишь недавно стали строить многоэтажные дома, да и то в центре и на южной окраине. А в Журкины окна была видна улица с растущими вдоль заборов лопухами, деревянные домики и огороды.

Огороды спускались к ручью, который назывался Каменка. За ручьем тянулась травянистая насыпь с рельсами. По рельсам то и дело стучали коричневые товарняки и зеленые пассажирские поезда. А два раза в сутки проскакивал красный московский экспресс. Пассажирские поезда нравились Журке: по вечерам прямо из комнаты видны были бегущие цепочки светлых вагонных окон…

В общем, он жил на тихой улице с громким названием Московская, бегал по ней в школу, смотрел фильмы в ближнем кинотеатре "Мир" и дальнем кинотеатре "Спутник", летом бултыхался в самодельной ребячьей купалке недалеко от железнодорожного моста через Каменку, зимой катался на санках с пологого берега, читал книжки про приключения, про дальние города и страны, смотрел телепередачи "Клуба кинопутешествий" и знал, что живет замечательно.

Он знал, что все ручьи текут в реки, а реки — в моря и океаны. И когда он опускал руки в струи грязноватой от мазута Каменки, то понимал, что соединяет себя с водами Атлантики и южных морей.

Когда он взбегал с Ромкой на крутую насыпь и прижимался щекой к теплым вздрагивающим рельсам, эти рельсы, как провода, подключали его к гудящей жизни всей Земли. Ведь они убегали, нигде не прерываясь, в самые далекие края.