Два брата - Александр Волков

– А фон Гессель!

– У него другие дела будут, – улыбнулся Витвер. – А вы обязаны приступать к работе согласно контракту.

– «Контракт, контракт»!.. – ворчал голландец. – А скажите, господин подполковник, у вас в России год сколько месяцев считается?

Огорошенный неожиданным вопросом, Витвер удивленно посмотрел на Шмита:

– Двенадцать месяцев, как и везде!

– А вот и не везде! – торжествуя, возразил Шмит. – Мне в Штатах за тринадцать месяцев платили!

Комиссар подумал.

– Сие только так могу понять: раз в году вам выплачивались наградные в размере месячного жалованья.

– Как хотите понимайте, – заупрямился старик, – а я требую, чтобы мне за тринадцать месяцев выплачивали!

– Хорошо, доложу вашу просьбу по начальству.

Над заявлением корыстолюбивого голландца посмеялись и решили: платить Шмиту за тринадцать месяцев.

Узнав об этом, мастер сумрачно усмехнулся:

– Всё лишняя сотня флоринов!

Ракитин свел знакомство с Питером Шмитом. Угрюмый старик отнесся к новому знакомцу довольно благосклонно, когда узнал, что он, Иван Семеныч, арендует казенную пороховую фабрику.

Хорошие отношения поддерживались тем, что Иван Семеныч подарил пороховому мастеру несколько фунтов дорогого табаку, водил его в австерию и там щедро угощал. Объясняться между собой им вначале было трудно. Шмит когда-то жил в Польше и до старости не забыл польского языка; говорил он, мешая голландские, немецкие, польские и немногие русские слова, которые успел узнать. Иван Семеныч напрягал все свое внимание, вникая в смысл этой мешанины. Впрочем, Шмит был способен к языкам, и быстро усваивал русский.

Не один раз побывали Ракитин и Шмит в австерии, и много скучных рассказов голландца выслушал Иван Семеныч, прежде чем решился в упор поставить перед стариком вопрос, согласен ли он открыть свой секрет производства пороха и сколько он за это хочет.

Шмит хладнокровно выслушал и сказал:

– Вам не столь важно знать секрет приготовления пороха, сколь получить прибыль. Вы – коммерсант, а главная цель коммерсанта – доход. Я вам предлагаю, мингер: постройте мне фабрику, которая будет моей неотъемлемой собственностью, а я буду передавать вам пятую часть ее дохода.

Ракитин даже подпрыгнул на лавке, и обычное хладнокровие его покинуло:

– Но вы… вы с ума сошли!

– Почему же? Это деловое предложение. О нем можно разговаривать, можно торговаться. Я даже могу выплатить вам стоимость фабрики… ну, хотя бы в пятьдесят лет!

– Ни вы, ни я не проживем пятьдесят лет!

– У нас останутся наследники, – спокойно возразил голландец.

Взбешенный Ракитин схватил шапку и выбежал из австерии. Пороховой мастер насмешливо смотрел ему вслед.

* * *

Дело с постройкой казенной пороховой мельницы чрезвычайно запуталось.

Между двумя иностранцами началась настоящая война: ни один не хотел подчиниться другому. Мастера писали друг на друга кляузы, адресуя их в Главную Артиллерийскую канцелярию, в Военную коллегию, в Коллегию иностранных дел, в Коммерц-коллегию и, наконец, самому царю. В заявлениях выставлялись денежные требования, предъявлялись все новые и новые претензии.

В канцеляриях скрипели перья, снимались копии, писались выписки и отписки. Подьячие следили за борьбой с интересом и одобряли каждый удачный ход той или другой стороны.

– Ну чисто два медведя в одной берлоге сошлись! – говорили приказные. – Любопытно, кто кого загрызет?

Шли месяцы, а дело стояло на одном месте.

В конце концов иностранцы так надоели своими кляузами, что осенью 1719 года сенат приказал произвести проверку, которая выяснила, что фон Гессель действительно отнесся к порученному делу недобросовестно и присвоил значительную часть казенных сумм.

Брюс распорядился отставить фон Гесселя, а все делать по указаниям Питера Шмита.

Фон Гессель после этого покинул Россию. Голландец торжествовал.

Пока длились смуты и раздоры между двумя иностранными мастерами, думавшими не о пользе дела, а только о наживе, Ракитин не оставлял мысли задобрить Питера Шмита и узнать его секрет.

Но Шмит отнюдь не склонен был расставаться со своей тайной, которая только и давала ему высокое положение в России. Явно издеваясь над купцом, он ставил ему невыполнимые условия. Ракитин бледнел от ярости и уходил, но через несколько дней снова появлялся у Шмита, притягиваемый какой-то неодолимой силой.

После нескольких месяцев мучительной волокиты Иван Семеныч наконец убедился, что из упрямого голландца не вытянуть ничего.

В этот хлопотливый год Егор Марков редко бывал дома, на своей петербургской квартире.

По нескольку недель подряд проводил он на сестрорецкой фабрике, где ему приспособили для жилья каморку рядом с конторой.

Первое, с чего начал свою работу Марков, – это было тщательное исследование разных сортов пороха. Он не жалел для этого времени и сил. Рассыпав перед собой на гладкой липовой доске горсть пороха, Егор щипчиками вытаскивал те порошинки, которые на глаз казались плотнее и массивнее прочих. Набрав стаканчик таких порошинок, Егор определял их вес; оказывалось, что он больше, чем вес взятой наугад пороховой массы. Отобрав достаточное количество хорошего пороха, Марков еще раз сортировал его и получал отборный, у которого плотность была еще выше.

Стаканчики и баночки с порохами – обыкновенным, хорошим и самым лучшим – стояли у Маркова в различных местах, и персоналу завода строго-настрого было наказано к ним не прикасаться. Пробы стояли в сухих помещениях амбаров, на улице, под застрехами крыш, в дуплах деревьев; а некоторые Марков закапывал в землю, в песок у берега реки. Через определенные промежутки времени он доставал пробы из своих тайников и испытывал силу пороха на градусы. Всегда оказывалось: чем плотнее порох, тем меньше он подвержен действию сырости и тем дольше хранится, не теряя своих свойств. Так подтвердилось предположение Маркова, высказанное им в разговоре с царем Петром.

Результаты своих опытов Егор тщательно записывал.

Его работой чрезвычайно заинтересовался Бушуев. Старый подьячий всей душой отдался делу, и мысль о том, что оно может быть улучшено, радовала его. По целым часам сидел Елпидифор Кондратьич рядом с Марковым, помогал ему вытаскивать «надежные порошинки», как они их называли. Но все горе в том, что этих «надежных порошинок» было слишком мало: всего какая-нибудь двадцатая часть общего количества. Чаще же всего крупинки пороха были ноздреватые; они слабо сопротивлялись давлению, легко впитывали влагу. Даже цвет их был какой-то буроватый, неровный; а у хороших порошинок он был синевато-черный, со стальным отливом. Это различие оказывалось настолько явственным, что Марков и Бушуев начали сортировать пороховые частички по цвету.