Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

После обеда, возвратившись домой, часов около шести вечера приехал ко мне старый мой знакомый, бывший губернский предводитель князь Баратаев, и едва мы перекинулись несколькими приветствиями, как доложили о приезде Бестужева. Баратаев тотчас встал и, простившись со мной, вышел (Баратаев был в мундире). Вошел Бестужев, в черном фраке с вытертыми и облезлыми пуговицами. Если бы я и не был предупрежден на счет Бестужева, то и тогда такое неприличие его костюма при первом свидании со мной, как с начальником губернии, могло бы меня удивить, но тут я тотчас понял и цель, и дерзость сего чиновника. Со всем тем, заботясь об исполнении лишь священного слова государя и о настоящем деле, а не о формах одежды, я с приветливостью пригласил господина Бестужева садиться; рекомендуясь ему как новоприезжий, просил о знакомстве, извиняясь, что не предупредил его моим визитом, и просил его вразумления и сведений по общему нашему делу. С первых слов он начал бранить Загряжского, казенную палату и прежнее управление казенных крестьян. В самых резких и неприличных словах отзывался он о сделанных до моего прибытия распоряжениях и с нахальством объявил, «что он сумеет справиться», хотя, видимо, бунтует крестьян их прежнее начальство. Потом, все более и более удаляясь от дела, начал рассказывать мне городские анекдоты, распри Загряжского с ним и с другими и, наконец, свел свою речь к наставлениям меня как управлять губернией. Раза три или четыре я пробовал прерывать его рассказы и сводил речь на настоящее дело, но он как будто бы все увертывался от моих расспросов и еще с большим увлечением продолжал свои россказни. В такой беседе мы провели с час времени, и, когда он встал и стал прощаться со мной, я ему сказал:

– Милостивый государь! Я знаю, что вы не подчинены моему начальству. Но в настоящем деле у нас цель общая – ибо государь повелеть соизволил мне в особенности озаботиться, чтобы переход казенных крестьян в удел совершился мирно и покойно; а так как я должен признаться вам, что, служа постоянно по военной части и не быв помещиком, не знаю всех подробностей крестьянского быта, а между тем по настояниям и моего и вашего начальства должен предполагать, что существует разница между бытом казенного и удельного крестьянина, а потому прошу вас ради пользы службы, если бы вам пришлось делать какие-либо распоряжения, разорительно переменяющие привычки крестьян: приступая к оным, не откажите мне – не письменно, но хоть словесно предварить меня, чтобы я во всякое время был готов, если надобность потребует, вам содействовать…

– Вижу, ваше превосходительство, – отвечал он мне, – цель вашу: вам очень хочется взять удельных крестьян под вашу руку. Это очень легко сделать. Я завтра же рапортуюсь больным, и вы можете распоряжаться, как вам будет угодно…

– Господин Бестужев! – вскричал я, весь вспыхнув от такой наглости. – Я виноват, что повод к такой дерзости вашей подал я сам тем, что с первого раза не осадил вас, когда вы позволили себе явиться ко мне, начальнику губернии, в этом фраке! Знайте, что я не унижу себя принятием ваших на себя обязанностей, но сейчас же вас отрешу и с жандармом прямо отправлю в Петербург при донесении моем государю, а вас заменю другим чиновником.

Он затрясся от испуга и, переменя тон, тотчас стал извиняться, говоря, что, точно, был неосторожен, что от усиленных занятий голова его в напряженном состоянии, часто не помнит, что говорит, и что он просит великодушно простить его и что цель у него точно та же, как и у меня, – исполнить волю и повеление государя. В доказательство того, что он смотрит и почитает меня как хозяина здешней губернии, следовательно, отчасти и своим начальником, – это то, что, когда завтра будут представляться мне чиновники, он прибудет тоже со всеми своими служащими и с рапортом – одним словом, видимо перепугался и образумился.

Как много я ни был предупрежден в Петербурге, но я не думал, чтобы Бестужев был таков, и, предвидя в будущем общее с ним служение, я взял на себя опять пригласить его сесть с собою, стал говорить о деле. Ответы получал пристойные и удовлетворительные, а через полчаса, отпуская его, я же извинился в своей горячности. Просил его не только извинить меня, но не перепускать через порог этого происшествия и размолвки между нами. Просил отнюдь не являться ко мне с рапортом, повторяя, что не признаю себя его начальником в частности, но на случай затруднений при переходе крестьян по воле его же начальства обязан с ним участвовать вместе, и получил от него слово, что все останется между нами, как будто не было размолвки, и никому ни слова не скажет об этом. На другой день он приехал, вместе с прочими чиновниками, в мундире, и я в тот же день в числе значительнейших лиц заплатил ему мой визит. На Святой неделе обедал у него публично – а он между тем, исказив наш разговор, с жалобой на меня в тот же день отнесся к Перовскому и тем положил основу неприязни сего последнего ко мне и настоящему (писано в 1841 г.) неприятному для меня положению.

На другой день чиновники и жительствующие в городе дворяне удостоили меня своим посещением, и после них явился и г-н майор Э. И. Стогов. Сей последний доставил мне в разговоре по крайней мере некоторые сведения, которые указали мне путь к моим дальнейшим действиям.[447]

Ровно через две недели после вторичного посещения Бестужева, я получил официальное письмо от Перовского, в котором он пишет мне, «что при отъезде моем из Петербурга он просил меня покровительствовать и содействовать удельным распоряжениям, но он опасается, чтобы не произошло тут какого-либо недоразумения. Удельное начальство и управление имеют особые правила и учреждения, состоя в непосредственном ведении удельного департамента, а потому, и теперь повторяя свою покорную просьбу о том же предмете, долгом считает присовокупить, что эта просьба именно относится к тем случаям, когда местное удельное начальство само будет обращаться за содействием», – одним словом, я понял, что Бестужев жаловался на то, что произошло между нами при первом нашем свидании, представив Перовскому весь разговор в превратном виде.

Я отвечал Перовскому, что помню в буквальном смысл все сделанные им в Петербурге мне наставления и поручения; что вовсе не думал ни на волос отступать от них. С юности моей поставил себе за самое строгое правило – не вмешиваться никогда в чужие дела, и я свято по сие время следую оному. Не нарушая его, не нарушу и в отношении удельного ведомства. Через две почты я получил указ сената, что сенатору Перовскому высочайше повелено отправиться в Симбирск для удобнейшего устройства удельного управления и для соглашения действий оного с местным губернским начальством, предоставляя ему действовать в сем случае на правах ревизующего губернию сенатора. Перовский прибыл в Симбирск около половины мая.