Альпийский синдром - Михаил Полюга

– Езжайте, езжайте! – будто батюшка в храме, взмахнул рукой Репкин. – Уж мы как-нибудь… Не пропадем. Скажите там, чтобы подавали уху.

Минуты не прошло, как с супницей в руках явилась повариха, Наталья Ивановна, дородная, степенная, с ямочками на голых пухлых локтях, сняла крышку, стала черпать и разливать уху по кружкам. Из супницы пыхнуло паром, и тотчас запахло специями, душисто и пряно, и погнало невольную слюну.

– Кушайте на здоровье! – наклоняясь и провисая мощными грудями, подавала повариха очередную кружку. – А кому рыбки? Рыбаки – те вареную голову очень уважают… Сегодня из судака юшечка…

Илья Ильич поморгал добрыми отзывчивыми глазами, попросил бочок судака, снова лизнул коньяк, затем наконец выцедил рюмку до дна.

– Хороший коньяк, – констатировал внимательно наблюдавший за ним Репкин. – Армянский. Но Федюк прав: под уху надо бы водочку, водочку!

«У Федюка на этот счет богатый опыт», – мысленно подхватил я.

– Ну что вы, Иван Дмитриевич! – благожелательно пропел Ковалик. – Коньяк – универсальный напиток: и под сало хорош, и под уху ложится на душу, и под грибочки, а уж с кофеем… Что, опять пьем?

– Я, пожалуй, перейду на водку, – из чувства противоречия сказал я и, опережая порыв Репкина, наполнил свою стопку.

– И рыбью голову разберете? – спросил Репкин. – Под водку?

– Вообще-то я не ем рыбу, особенно вареную. В детстве боялся костью подавиться, а выбирать ленился – вот отвращение и устоялось. А на ставках пробовал пару раз, было дело. Рыбаки в ведре на костре так сварят!.. Вот и рискнул.

– Ну и как?

– Выжил. Даже понравилось. Но все-таки вкуснее – что-нибудь мясное: шашлык или стейк на углях.

– А по мне, нет лучше вяленой рыбки с пивом, – вмешался Илья Ильич и прихватил за рукав Репкина, порывавшегося кликнуть Наталью Ивановну и потребовать пива с таранью. – Что вы, Иван Дмитриевич, не надо! Это я так, для поддержания разговора.

– А для поддержания разговора лучше всего выпить. Менталитет у нас такой, у славян: какой разговор без ста грамм?!

Выпили. Но разговор не вязался, как если бы мы разматывали клубок, смотанный из оборванных нитей: потянул за ниточку – обрыв, снова потянул – опять обрыв. Нудный разговор, на первый взгляд ни о чем, пока под конец не прозвучал главный вопрос – о нашем президенте. Собственно, и не вопрос даже – скорее намек, вскользь брошенная невинная фраза, что осенью гарант будет баллотироваться на второй срок.

Тут-то я и почуял неладное, насторожился и, глядя в прозрачно-серые простодушные глаза Ковалика, впервые воскликнул про себя: «Лис Микита!»

Я всегда был далек от политики, в советские времена меня мутило от партийных съездов и пропаганды типа «Верным путем идете, товарищи!». Из-за того, что не желал вступать в партию, на моей дальнейшей карьере можно было поставить крест. Тем не менее я всегда был противником нуворишей, приватизации земли, недр, стратегических предприятий, и социалистическая идея импонировала мне более всяких прочих. Не иллюзорное равенство, но социальная справедливость… Один не может богатеть за счет остальных… И, разумеется, нищих быть не должно… Поэтому все происходящее теперь, во второй половине девяностых, во многом благодаря нашему президенту, мало радовало меня. Какой, к черту, гарант, если никаких гарантий?! И вот проявилось: намек, вскользь брошенный пытливый взгляд, охотничья дрожь крыльев носа: президент баллотируется, а ты-то, ты – за кого?..

– Да, осень будет беспокойной, – неопределенно протянул я.

– А как в районе? Готовитесь к баталиям? – не сводя с меня пытливого взгляда, поинтересовался у Репкина любознательный Илья Ильич.

– А как же, непременно! Но народец, говоря по правде, темный. Гнилой народец. Его бы подхлестнуть. Так сказать, слово в массы…

Тут Ковалик приосанился и важно, доверительно произнес:

– Да, массы у нас – увы… Тяжело будет осенью президенту. Первый срок вроде как испытательный, были недочеты, ошибки. Но теперь появился опыт, есть наработки, планов громадье. Вот только обновим команду – и с новыми силами. Все возьмемся, кому дороги независимость и демократия. Я лично планирую объехать район, выступить, разъяснить. Иван Дмитриевич поедет, и этот ваш Демидович. Присоединяйтесь, Евгений Николаевич. Надо бы сейчас общими силами… – Тут Илья Ильич впился в меня взглядом, его бесцветно-серые зрачки налились вдруг сталью. – Вот, например, Белиловка. Что в Белиловке с газификацией? Застряли на половине? Самсонова обещала, да, как говорится, воз и ныне там. И где Самсонова? Нет Самсоновой! А я вот взялся – и через полгода пустим людям газ. Но, говорят, там настроения… К социалистам тянутся, за Морозова голосуют. Мало при совке хлебнули, еще хотят? Это зря. Я вот погляжу, если на выборах опять за Морозова… Пусть тогда без газа сидят. Заглушим трубу – и до тех пор, пока не поумнеют… А, Иван Дмитриевич?

– Правильно, и я так говорю. И говорил на сельском сходе: путь у нас один – с президентом. Хотите газ – голосуйте…

Под перекрестным огнем устремленных на меня взглядов я изобразил, как мог, полнейшую солидарность и даже пробормотал с глубоким вздохом: «Газ для села – первейшая необходимость», – тогда как на деле получилось: понимайте, как знаете. Но чтобы отвязались и перестали пытать, заверил, что собираюсь поездить по району с разъяснением требований закона о выборах.

– Вот и прекрасно, – резюмировал Ковалик кислым голосом.

– Но вы с нами? – спросил Репкин, понижая голос.

– Разумеется! Вот только агитировать прокурору запрещено. А как-либо нейтрально – готов не покладая рук.

На этом разговор сам по себе иссяк за ненадобностью продолжения.

Напоследок пили паршивый кофе, и Наталья Ивановна поставила перед каждым вазочки с темным гречишным медом…

«Жил себе в одном лесу Лис Микита, хитрый-прехитрый, – повторял я по пути домой, припоминая странную встречу в рыбхозовской столовой. – И был этот Лис еще недавно, каких-то десять лет назад, членом партии, была у Лиса хорошая должность, квартира, машина, приличная зарплата. Но этого Лису показалось мало, и он при первой же возможности перекрасился, стал хулить прошлое, хотя лично ему в том самом прошлом жилось очень даже неплохо. Не я стал хулить, не мне подобные, а благополучный Лис! И оттого жить стало лучше и веселее – тому же Лису. Разломали курятник, растащили по кирпичику – тут лисам и пожива!»

А еще закралась вдруг крамольная мысль, что там, на небе, наплевать на человека и его земные дела. Вот когда он помрет, тогда только вылезут и станут пытать ангелы, что да как, и гадать станут, пустить человека в рай или вот тебе Бог, а вот порог. Это только дьявол озабочивается человеком на земле – вероятно, чтобы насолить Богу. Ведь до неба дьяволу не достать, а на земле ему уж такое раздолье!

Но обиднее всего, если окажется, что нет ни Бога, ни дьявола. Вот только несчастный человек об этом никогда не узнает.