Альпийский синдром - Михаил Полюга

– Да? – не то спросила, не то удивилась Оболенская.

– У вас какие-то сомнения на этот счет?

– Нет у меня сомнений. А вот… Чем-то, наверное, отравилась вчера…

«Ах, Саранчук, ах, скотина! – припоминая вчерашний сабантуй, едва не воскликнул я. – Выпей, Сашенька, выпей! Вот и выпила…»

А вслух, не без доли насмешки и злорадства, предложил:

– Может, скорую? Сделают промывание желудка…

– Нет-нет, только не скорую! – отчаянно замотала головой Оболенская.

Тогда я прошел к окну, раздернул шторы – и тусклая солнечная струя, в пятнистых тенях листьев, играющих на ветру, протекла наискосок в кабинет и высветлила бледное осунувшееся лицо Александры Федоровны.

«Да какая, к черту, Александра Федоровна! Сопливая девчонка! Сашка-неваляшка! – и не хотел – усмехнулся я. – Тоже мне помощник прокурора, а от двух рюмок сивухи развезло! А дальше-то что будет? Сегодня сабантуй – завтра хоть к иконам прикладывай?»

– Надо опохмелиться, – раздался за спиной бодрый Любкин голос. – Я ей налью, а, Николаевич? Пятьдесят грамм, и сразу поправится. Ай-ай! Будто неживая…

Ага, вот и отравитель!

– Любовь Петровна, извольте графин с самогоном ко мне в кабинет!

– Так я того… к слову сказать… Нету самогона, вчера и прикончили. А графин – зачем графин, от него только запах… А если выпить – я в магазин… мигом…

Золотозубый рот распялился в лисьей улыбке, в линялых, бесцветных глазках запрыгали, заиграли чертики. Вот Любка, вот пройдоха! Нет у нее, видите ли, самогона… Ну попадись только – будет тебе и самогон, и штоф!

– Вот что, Александра Федоровна, идите-ка вы сегодня домой, – сказал я со вздохом, но тотчас припомнил свой первый рабочий день и счел нужным добавить: – Считайте, что первое испытание на прочность вы прошли. А там видно будет…

– Я бы сначала кофе выпила, – отозвалась Оболенская с непробиваемой наглостью, и я воскликнул про себя: с таким характером – вот оно, счастье! – Мне Надя обещала. Люба, скажите секретарше, чтобы принесла кофе. Только без сахара, не перепутайте, я просила без сахара.

И не глядя больше на нас с Любкой, Оболенская притянула лежавшую на столе дамскую сумочку, щелкнула замком, достала сигареты и зажигалку, сунула в рот незажженную коричневую сигарету. Глаза у нее были мутные, с поволокой, взгляд отсутствующий, томный.

– Молодая да ранняя! – шепнула мне в коридоре Любка, одобрительно хихикнула и скрылась в канцелярии.

– То-то и оно, – пробормотал я, направляясь во двор и прикидывая по ходу, что, по всей видимости, придется поставить девицу на место, но как сделать, чтобы из этого вышел толк, но дело не пострадало, придумать не мог. – Надо бы к ней присмотреться, а там…

С крыльца черного хода я увидел, что ворота во двор распахнуты, а у двери в гараж розовеет уже знакомая мне детская коляска.

– Гхм! – кашлянул я, подходя к гаражу.

Тотчас навстречу выскочил Игорек, блудливо закосил глазами, спросил с торопливостью попавшегося на горячем пройдохи:

– Я здесь, Николаевич! Машину выгонять? Едем?

Я молча заглянул через его плечо. В мягком полумраке гаража светлела облегающим платьем плотная девица с круглым щекастым лицом, покатыми плечами и большой грудью. Льняные волосы у девицы были гладко зачесаны и собраны на затылке жгутом, губы ярко напомажены, на тугой шее алели коралловые бусы, – не девица – кровь с молоком.

– Здрасьте! – без тени смущения поздоровалась девица, выплыла из тени на свет и поглядела на меня с любопытством.

– Добрый день! – отозвался я с ощущением, что невольно оказался меж двух зол: между намерением выставить дамочку вон и постыдным желанием не встревать, все оставить как есть. – Едем, Игорек! Выгоняй…

– Я позже еще приду, – сказала девица Игорьку и, проталкивая мимо меня коляску, вызывающе улыбнулась.

«Определенно, сегодня не мой день, – вздохнул я, глядя ей вслед. – Нет бы их всех да трехэтажным, чтобы засвистело, чтобы каждый сверчок знал свой шесток! Распустил! И сам расслабился! Ну держитесь у меня! Соберусь с силами и как шугану!..»

На обед я не пошел – в конце дня мне предстояло очередное застолье, на этот раз с председателем районной администрации Иваном Дмитриевичем Репкиным.

– Какие у вас планы на вечер? – без предисловий и экивоков спросил он своим отрывистым, лающим голосом, и когда я точно так же пролаял в трубку «никаких», тотчас предложил: – Давайте поужинаем. Федюк накроет в столовой рыбхоза. Нет, никого больше – мы втроем и еще Ковалик. Обещал быть сегодня в районе, хочет с вами познакомиться. Вы ведь не встречались с Ильей Ильичом? Вот и отлично. Я за вами заеду после шестнадцати.

Вот тебе и раз – Ковалик! На последних выборах в Раду он неожиданно опередил Самсонову, стал депутатом, но, каков он из себя, я понятия не имел: Ковалик и Ковалик, мне-то какое дело?! Я и с Галиной Наумовной намеренно не хотел сближаться, даже после приснопамятного сабантуя на Горке, а тут – новое лицо, человек влиятельный, близкий к руководству газовой отраслью и там, по слухам, разбогатевший. Не знаю почему – по причине строптивого характера, комплексов, природной осторожности или брезгливости – я всегда сторонился людей состоятельных, да еще при власти. Чего доброго, решат, что ожидаю от них благодеяний и покровительства. Уж лучше я как-нибудь в стороне…

А Репкин… Репкин – другое дело.

Был Иван Дмитриевич интересен противоречивостью натуры, а именно тем, чем хотел казаться и чем был на самом деле. Невысокого росточка, щуплый, в золотистых очках, он вырабатывал зычный командный голос, был крут и безапелляционен с подчиненными, требовал, чтобы его распоряжения и приказы выполнялись незамедлительно, с первого раза. Вместе с тем был он осмотрителен, осторожен, ладил с начальством и, если ситуация требовала смирения, не лез понапрасну на рожон. А еще Иван Дмитриевич трепетал перед молодой, вдвое его моложе, женой, которую увел по прежнему месту жительства у районного военкома. Трепеща перед женой, он переносил это чувство и на ее малолетнего сына, одной крови с покинутым военкомом, и баловал мальца, и задабривал, и, казалось, на самом деле полюбил. Однажды, на зимней охоте, я видел, как он усадил уставшего пасынка на закорки, так и тащил несколько километров. Подхалимы тотчас налетели: давайте понесем мы, Иван Дмитриевич! Но тот качал головой, отстранялся и тащил что было сил. Что-то трогательное было в этой картине и в то же время как будто напоказ.

В соседнем районе Репкин занимал должность начальника управления сельского хозяйства, там заматерел, управляя, бравым наскоком отбил жену у военкома и был таков. Его с повышением перебросили к нам, в Приозерск, – руководить районной администрацией.

Появившись в районе, он принялся, что называется, закручивать гайки. Перво-наперво он затеял по понедельникам планерки. Я всегда считал такие мероприятия пустой говорильней, делал вид, что их для меня не существует, – но то было прежде, при Цибульском, который в свою очередь закрывал на мою строптивость глаза. Но вот явился Репкин, и в прокуратуру пришла одна телефонограмма с приглашением на планерку, затем – другая. Черта лысого! – уперся я, и звонки из администрации прекратились. Вместо этого явился на разведку начальник райотдела милиции Демидович, исправно посещавший планерки – и в прежние времена, и теперь.