Два сфинкса - Вера Крыжановская

Эриксо чувствовала, как к ее наболевшему телу был приложен холодный и влажный компресс, распространявший приятную свежесть. Затем те же невидимые руки вытерли ей лицо и поднесли к губам кубок с ароматным питьем. Она сразу почувствовала, как прибавилось у нее силы. Теперь тонкие пальцы Адуманты касались ее лба. Чувство покоя, невыразимого благосостояния и бесконечного счастья наполнило все ее существо. Приятная дремота скоро перешла в глубокий сон.

Когда Эриксо проснулась, то с удивлением узнала, что проспала более десяти часов. Во время этого сна в состоянии больной произошла поразительная перемена к лучшему. Раны закрылись, ожоги побледнели, а боль потеряла свою остроту. Доктора крайне удивлялись такому неожиданному выздоровлению.

С этого дня здоровье ее стало быстро улучшаться. Граф, только и ждавший того момента, когда можно будет поскорей уехать, пытался убедить ее, что путешествие не представляет для нее теперь больше опасности, но Эриксо упрямо объявила, что еще слишком слаба, а потому следует еще немного обождать.

Истинная же причина, приковывавшая ее к замку, заключалась в поглощавшем ее все более и более страстном чувстве, внушенном ей Адумантой, хотя последний по–прежнему оставался для нее невидимым. Эриксо уже больше не оплакивала Ричарда. По временам она даже забывала, что он когда–либо существовал. Теперь она жила только ожиданием прихода индуса, который являлся к ней каждый вечер, как только она оставалась одна.

Эриксо издали слышала его приближавшиеся шаги, чувствовала на своих губах его поцелуй и ощущала, как он нежно гладил рукой ее волосы. Он отвечал на ее вопросы, но сам оставался невидимым. Тщетно Эриксо умоляла его показаться и пыталась схватить его – ее руки хватали только воздух, и на все ее мольбы индус неизменно отвечал мягким и грустным тоном:

– Я не могу сделать этого! Ты сама во всем виновата: ты создала мне такое тяжелое положение!

Однажды Адуманта не пришел и не появлялся после этого целую неделю. Эриксо была в страшном волнении. Его отсутствие было для нее настоящей пыткой. Вместе со здоровьем к ней вернулись ее энергия и самовольный характер.

Наконец, однажды, вечером, когда она, кипя нетерпением, обрывала великолепный букет, присланный ей утром управляющим от имени его господина, пожатие хорошо знакомой руки заставило ее вздрогнуть.

– Адуманта! – радостно вскричала она.

Затем, овладев собой, быстро встала и вскричала повелительным и нетерпеливым тоном:

– Любишь ты меня? Да или нет?

– Я люблю тебя, моя прекрасная Эриксо, и понимаю значение твоего вопроса: ты хочешь, чтобы я снова сделался видимым для твоих глаз! Я сам не желаю ничего лучшего, как исполнить твое желание, но ты сама, своим неблагоразумным поступком, осудила меня на такое положение.

– Я не допускаю подобного обвинения, – сказала Эриксо, дрожа от волнения. – Я признаюсь, что была неправа, и прошу у тебя прощения. Но ты слишком учен и могуществен, чтобы не мог исправить сделанное мною зло, если только, конечно, пожелаешь этого.

– Ты права! Мое знание указывает мне средство разрушить чары, но только пожелаешь ли ты воспользоваться этим средством?.. Любишь ли ты меня настолько, Эриксо, чтобы следовать за мной, разбить узы, связывающие тебя с миром, и войти в качестве супруги в мой дворец в Дели? Как мудрец и маг, я не могу долго оставаться в этом пустом и пошлом мире, который к тому же мне противен. Впрочем, какое может быть тебе дело до мира, если мы будем принадлежать друг другу, если я дам тебе все радости любви, все наслаждения богатства и все могущество, созданное моим знанием?

Дрожащий и страстный голос Адуманты, как нежная ласка, звучал в ушах Эриксо; его горячее дыхание касалось ее щеки, а невидимая рука его играла ее золотистыми локонами, обрамлявшими лоб. Какая–то слабость и томление овладели ею. С минуту еще чувство любви боролось в ней с недоверием, но и эта борьба скоро исчезла.

– Что мне надо сделать, чтобы ты снова сделался видимым для моих глаз? Говори! Я последую за тобой, так как борьба утомила меня. Минутами я не понимаю, какое чувство ты внушаешь мне, но я не могу избавиться от твоего влияния.

– Это влияние – любовь, – пробормотал индус, и Эриксо почувствовала горячий поцелуй на своих губах. – А теперь, возлюбленная моя, выслушай меня внимательно! Ты должна вернуться в замок твоего отца. Там, в вашем фамильном склепе, лежит тело барона Леербаха. Он, как и предполагает совершенно справедливо профессор, не умер, а находится в летаргическом состоянии вследствие сильного электрического разряда. Ты должна взять магический нож, похищенный тобой у Аменхотепа, спуститься в склеп между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи и вонзить кинжал в грудь Ричарда. В ту минуту, как его кровь обагрит твои руки, я сделаюсь видимым для тебя и возьму тебя к себе. А теперь я должен расстаться с тобой! Если ты хочешь меня видеть, ты поступишь, как я сказал, а до тех пор – прощай!

После этих слов все стихло. Смущенная Эриксо в волнении закрыла руками лицо и расплакалась.

На следующее утро она обявила отцу, что желает вернуться домой. Обрадованный граф, давно ждавший возвращения, постарался немедленно все устроить. Через сутки состоялся отъезд.

Бледная, задумчивая и расстроенная, вступила Эриксо в отцовский замок. Как грешная душа блуждала она по комнатам, терзаясь самыми разноречивыми чувствами. Ее мучило желание видеть Адуманду и, в то же время, мысль поразить кинжалом тело мужа приводила ее в ужас. Каждое утро она твердо решала выполнить дело освобождения, а вечером дрожала при одной мысли спуститься в склеп. Иногда же перспектива навсегда похоронить себя во дворце индуса наполняла тоской ее сердце.

Наконец, пожиравшее ее беспокойство достигло своего апогея. С самого утра Эриксо не знала, что ей делать. Чья–то воля, сильнее ее собственной, побуждала ее действовать. Когда часы пробили одиннадцать, она вышла из кабинета, где отец играл в шахматы с профессором, и неуверенным шагом направилась в библиотеку. Там в маленьком шкафу хранились ключи от капеллы и склепа.

Взяв оба ключа, Эриксо тихо прошла по коридору и скрытно спустилась в сад.

Холодный и сырой осенний ветер раздувал ее легкий белый пеньюар. Она дрожала от холода и, тем не менее, почти бегом продолжала свой путь по обнаженным аллеям. Наконец, во мраке перед ней обрисовался готический силуэт склепа. После нескольких бесплодных попыток отворить дверь, Эриксо очутилась, наконец, в темной комнате над склепом. Дрожа как в лихорадке, она решительно прошла в угол, где, как ей было известно, всегда стояли свеча и спички.

Эриксо зажгла свечу, опустилась по лестнице и вошла в склеп. В нескольких шагах от двери стоял гроб Ричарда, покрытый одним сукном. Рядом с ним на столе, горел ночник, освещая закрытый крышкой кубок с вином и электрический аппарат, провода которого были соединены с комнатой профессора и который громким звонком должен был известить, если усопший, которого Бэр упорно продолжал считать впавшим в летаргию, пошевелится. Тщетно утверждали все доктора, что барон умер – упрямый профессор им не верил.